«Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…»

«ЛЮБОВЬ! ЛЮБОВЬ! И В СУДОРОГАХ, И В ГРОБЕ…»

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.
О милая! – Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.

И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спелёнутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.

Нет, выпростаю руки! – Стан упругий
Единым взмахом из твоих пелён
– Смерть – выбью! Вёрст на тысячу в округе
Растоплены снега и лес спалён.

И если всё ж – плеча, крыла, колена
Сжав – на погост дала себя увесть, –
То лишь затем, чтобы смеясь над тленом,
Стихом восстать – иль розаном расцвесть!

Около 28 ноября 1920 г.

• Чужому

Твои знамена – не мои!
Врозь наши головы.
Не изменить в тисках Змеи
Мне Духу – Голубю.

Не ринусь в красный хоровод
Вкруг древа майского.
Превыше всех земных ворот –
Врата мне – райские.

Твои победы – не мои!
Иные грезились!
Мы не на двух концах земли –
На двух созвездиях!

Ревнители двух разных звезд –
Так что же делаю –
Я, перекидывая мост
Рукою смелою?!

Есть у меня моих икон
Ценней – сокровище.
Послушай: есть другой закон,
Законы – кроющий.

Пред ним – всé клонятся клинки,
Все меркнут – яхонты.
Закон протянутой руки,
Души распахнутой.

И будем мы судимы – знай –
Одною мерою.
И будет нам обоим – Рай,
В который – верую.

28 ноября 1920 г., Москва.