12:09 Польская поэзия: Александер Ват | |
• Предисловие Алекса́ндер Ват (настоящая фамилия Хват, польск. Aleksander Wat, Chwat; 1 мая 1900, Варшава — 29 июля 1967, Париж) — польский писатель, поэт, переводчик; один из создателей польского футуризма. Родился в Варшаве. По окончании гимназии (1918) изучал философию в Варшавском университете. Первая книга — поэтическая проза — «Я с одной стороны и Я с другой стороны моей мопсожелезной печурки» (Варшава, 1920). В 1920-1926 публиковал в периодике стихи. В начале 1920-х годов редактор авангардистских журналов. В 1929— 1931 редактор легального прокоммунистического журнала «Месенчник литерацки». В 1931 сидел в варшавской тюрьме (вместе с Броневским). В 1932-1939 работал в издательствах. Переводил русскую, немецкую, английскую прозу. В начале Второй мировой войны находился во Львове. В 1940 арестован НКВД и сидел в тюрьмах Львова (Замарстынов), Москвы, Саратова. Затем до 1946 жил в Казахстане (где тоже сидел). В 1946 вернулся в Польшу. Тяжело больной, выехал для лечения в 1955 во Францию и Италию. В 1957 в Варшаве вышла его новая книга «Стихи», в 1962 — «Средиземноморские стихи». С 1963 — эмигрант. В 1964-1965 жил в США, где Милош записал на магнитофон воспоминания Вата — «Мой век», — изданные посмертно. В 1966-1967 Ват жил во Франции. Покончил с собой, приняв большую дозу болеутоляющего. В 1968 в Лондоне вышла посмертная книга стихов — «Темный свет»; в 1992 в Кракове — «Собрание стихотворений». Публикуются также дневники Вата, его публицистика, эссеистика. Выходят монографии о нем. Здесь стихи разных лет. Переводы Астафьевой. • ТЮРЕМНАЯ БАЛЛАДА В карцере пятые сутки я трясся от холода ночью, «О, не буди из дремоты меня, мой бедный сыночек». Сын тянет ко мне с мольбою худые, как кости, руки: «Зачем ты нас оставил в неволе, в беде и в муке». Опять я впадаю в дрему, мучительно умирая: «О, не буди, не надо, жена моя дорогая!» Жена ко мне тянет руки, что голод пятнал следами: «Выдержи. Выживи. Помни. Будь. Всегда. С нами». Встаю. Глаза открываю. Дрожа, расправляю плечи: Здесь преддверие смерти. В вечности будет встреча. Замарстынов, 1940 • ИВЫ В АЛМА-АТЕ Моей пропавшей семье Ивы всюду ивы… В инее как ты красива, алма-атинская ива. Но если тебя забуду, сухая ива с улицы Розбрат, Рука моя пусть отсохнет! Горы всюду горы… Тянь-Шань предо мною плывет лиловый — Пена из света, камень из красок, блекнет и тает — Но если тебя забуду, вершина Татр далеких, Белый Поток, где с сыном о плаваньях мы мечтали, а нас провожала улыбка нашей святой домашней, — Пусть превращусь я в тяныианьский камень! Если я вас забуду, Если Тебя забуду, город ты мой родимый… Ночь в Варшаве, дождь и гроза в Варшаве, где «нищий просит у ворот, пес ему лохмотья рвет»… Спи, мой Ендрусь… Раскину горестно руки, как плакучая польская ива. Если я вас забуду, Газовые лампы Журавьей — крестный путь моей любовной муки, Светлые сердца, что крылись в темную стыдливость листьев, И шепот, шорох, дождь, в аллее стук пролетки, И златоперый рассвет голубиный… Если Тебя я забуду, борющаяся Варшава, Омытая кровью Варшава, хранящая свято могилы… Если Тебя забуду… Если я Вас забуду… Алма-Ата, январь 1942 • Из цикла «НОКТЮРНЫ» Was spricht die tiefe Mitternacht Nietzsche* Что говорит ночь? Ничего не говорит. Ночь молчит: ее рот залит гипсом. День — тот, конечно. Болтает. Без цезур, без колебаний, без секунды раздумья. И болтать так будет пока не упадет и не умрет от истощенья. Однако же я слышал крик ночью. Каждой. В известной тюрьме на Лубянке Какое контральто! Я сперва думал, что Мариан Андерсон поет спиричуэлз. А это был крик не о помощи даже. В нем были начало и конец столь слитные что непонятно где кончается конец и начинается начало. То кричит ночь. То ночь кричит. Хотя ее рот залит гипсом. То ночь кричит. Потом день начнет свое траляля пока не упадет и не умрет от истощенья. Ночь — не умрет. Ночь не умирает хотя ее рот залит гипсом. Сен-Манде, 1956 * Что говорит глубокая ночь? Ницше (нем.). • ПАСХА В двуконной карете с шиком старик старозаветный в блестящем черном цилиндре едет из синагоги качается, сам себе шепчет: я царь, я царь, я царь. Мужчины стоят рядами женщины смотрят из окон Вешают дети гирлянды Жандармы встают на колени. Но Ягве вытянул руку сорвал цилиндр блестящий надел венец терновый И вот в двуконной карете старик старозаветный въехал прямо на небо. Дымы над городом встали Висят детей гирлянды Женщины брошены наземь Жандармы стоят рядами. • ВЕЧЕРНЯ В НОТР-ДАМ Вечером летним войди в собор, играют Баха: Sois tranquille Sois tranquille, mon ame… Хорал витражей, корон сверканье, мерцающий трепет ста тысяч свечек взвихрили в воздухе пыль цветную, в которой божественности не видят художники постимпрессионисты… Но свет — это дух святой, который в собор сквозь стекло и свинец ворвался. И здесь, смешавшись с музыкой Баха, рождает в пространстве цветную гамму, где каждый цвет — иное пламя эон звучащий в огненных призмах хор звучных красок пламени песня облако звуков в огне собора… Живой огонь. В нем возродится душа затравленная. Умерший Феникс. Sois tranquille, mon ame… Sei ruhig, mein* Seel** Sei ruhig * Успокойся, моя душа (фр., нем.). • ДОМОЙ Посидел бы я с тобой немножко на мазовецком песочке поглядел бы на сосны посвистел бы с дроздом на пару. Но с тамошним. По-польски. Паутинки бабьего лета уж вплетаются в хвойные иглы солнце заходит по-польски и вересковая поляна вся расцветает лилово, так прекрасна в своем смиренье, в своей приземленности возвышенней горделивых кипарисов здешних. Постоял бы я у березы, такой вознесенной и белой, такой нематериальной, что, наверно, вовсе и не дерево она, а фата-моргана, сновиденье — идеал — идея — приземленно цветущей грустной вересковой поляны. Ванс, сентябрь 1956 • ПЕРЕД ВИТРИНОЙ Мир. Он так мал, что одной гитары хватит чтобы наполнить его звучаньем — если играет на ней Любовь. Любви не видно, но она здесь. Рядом с гитарой блюдо яблок — знак королевский в картах тарока; осознанье зла-добра; плод Гесперид, не золотой, из разноцветья нашего мира, который так мал, что одной гитары хватит и т. д. Все это видно кроме Любви ее не видно но она здесь в малой витрине лавки картин в предместье Сент-Оноре Париж, декабрь 1955 • Из цикла «СНЫ У СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ» Двумя руками, сосредоточенно, очень бережно, доктор, я нес впереди себя, как фонарь, тростниковую клетку, а в ней трепетал мотылек, я не знаю названья. Не белый, скорее соткан из света, но жилки крыльев жестки и непрозрачны. Я сказал «фонарь», потому что освещал дорогу передо мной. Ночь, а было светло. Дорога шла по разливам, маслянистым, нога тяжело в них вязла. Они были радужны, как голубиные шеи, когда я, всю ночь прошлявшись по городу, на рассвете возвращался домой, молодой Агасфер, гоним приговором, не объявленным, но уже предчувствуемым. И тут я задумался и захлебнулся в прибое предчувствий, так что он вырвался. С силой орла. И летел, как камень, но — вверх. А потом — на запад. Но поскольку я шел своей прежней, противоположной дорогой, он вдруг вернулся и вновь закружился, но гневно, о, даже заклекотал, он, прежде молчавший как мертвый. И так повторилось, доктор, три раза. Но тщетно: дома ждала меня мать, под крахмальной простыней, я должен был исполнить свой сыновний долг. Мотылек же, не мотылек — птица, махнул широким крылом, казалось, вовсе не гневный, а отчаявшийся. Во мне. И улетел, навсегда. Как же мне, доктор, без фонаря? И что значит этот сон, доктор? Но прошу без секса. Мне не этого нужно: дыханья для легких, света для сердца, пищи земной для глаз. Ибо ночь и дорога по душным разливам, а я без фонаря, без крыльев, без клетки, и, право, не знаю, что делать мне со свободой без моего мотылька? * * * для Леопольда Лабендзя¹ …frisst der Grimm seine Gestalgungen in sich hinein. Hegel* Что я могу поделать, если я для тебя lumen obscurum?** Верь мне, я себя вижу где-то внутри себя как светлую точку. Даже прозрачную. На фоне Хаоса, да, на темном. Но ведь над всем сегодня царит семантическое недоразуменье. Не забывай однако ж, мой Ипполит: мы оба с тобой пай-мальчики, что пошли, в соломенных шляпах и белых блузах с синей каймою, ранним солнечным утром ловить сачками бабочек. А к ночи они гоняются за зигзагами молний, запыхавшись смертельно. Напрасно… Ведь молнии Хаос тоже не разорвут! Ничто его не разорвет. Он себя разрывает сам. Пожирая себя, кусок за куском, не насыщаясь. А я с этим ничего не могу поделать, дорогой друг. Париж, июль 1963 * …ярость сама пожирает свои ипостаси… Гегель (нем.). ** Темный свет (лат.). * * * Красота вещей не земная когда последний раз глядишь на них: серебряная тарелка на столешнице красного дерева, край облаков и неба розовый, цви-цви нашего щебетуна Мацюси и лицо жены. Ее глаза на веки вечные аминь. 29 мая 1967 • Примечания 1 Леопольд Лабендзь (род. 1920) — публицист, редактор «Survey» в Лондоне, друг Вата. | |
|
√ Täze rubagylar / Goşgular - 29.09.2024 |
√ Ýagyş damjasy / Goşgular - 24.03.2024 |
√ Saýhally hem sada / Goşgular - 15.11.2024 |
√ Bir millet / Goşgular - 20.05.2024 |
√ Ýaranlar / Goşgular - 22.07.2024 |
√ Kinaýa / Goşgular - 28.08.2024 |
√ Daglar hakda geňräk goşgy / Goşgular - 06.11.2024 |
√ Günüñ monology / Goşgular - 01.01.2024 |
√ Ýagyşly günüñ aýdymy / Goşgular - 20.11.2024 |
√ Ýar ýüzümi görüp derdi-gamymy bilse gerek... / Goşgular - 03.08.2024 |
Teswirleriň ählisi: 0 | |