Дикобраз / три рассказа

ДИКОБРАЗ

– Людк, а Людк!
– Чё-о?
– Как Дикобраза зовут?
– Дикобраз.
– Это – кликуха… А имя?
– Не знаю, Толя, я его имя… Щас он придёт, спросишь.
– Неудобно ж...
– Тогда чё пристал? И вообще, чё лапишь меня?
– Когда я тебя лапил? Залила шары…
– Да пошёл ты, Скляр!
– Ладно, Людк, не бузи! Да не бузи, говорю, убрал я руки…
– То-то же!
– А вот и Дикобраз… Привет!
– Привет, Скляр! Привет, Людк!
– Как живёшь-дышишь?
– Так, по-серенькому…
– Бывшая, что ли бузит?
– Ага, к сыну не пустила.
– Зараза!
– Не понял… вы уже бухаете?
– Да капель пять всего… Вот, Дикобраз, держи кубок!
Дикобраз грузно опустился на парковую скамейку, выпил самогона и судорожно вздохнул в сторону немых голубеющих цветов.
– Закуси… Тушёнка, пюре, леденцы для свежего дыхания – трапеза достойная принцев.
– Да-да, покушай… – поддержала предложение Скляра Людка.
– Куда столько плещешь? – забрал у Толика бутылку блескоглазый Дикобраз. – Всё – разливаю я…
Скляр задвигал щуплым туловищем, протестовать же не стал. Но когда выпили, заскулил:
– Плесни в кубки!.. Плесни ещё!
В ответ получил кивок.
В тушёночном жирке Дикобраз разминал хлебную корку.
– Разгулялись на славу… Как говорится, от жидкостей – к твёрдым телам… Молодец, Людка!
– Я чё, я ничё…
– Кормилица… поилица, – осклабился Толик. – Сейчас, дайте-ка вспомнить… Ага! К его ногам летит букет, а в нём от дамочки привет.
– Наплетёт вранья и верит сам в свои бредни, – вскинулась Людка.
– Пусть букета не было, ладно… Но тебе же Дикобраз нравится? – сделался елейно-масляным Скляр.
Улыбчивый взгляд женщины говорил, что она не сердится. Это придало уверенности Скляру:
– Как бы сняться с мели, а Людк?
– Ещё бы выпил, да денег нет?
– Нет как нет, ты – права… Снимешь с мели?
– За бутылкой пойдёшь сам…
– Ой, пойду, Людк, пойду.
Пока Толик ходил, рыжебородый Дикобраз говорил женщине об отношениях с сыном – «подростком умненьким и добрым», о бывшей жене – «тонкогубой гарпии», о музее – «хранилище человека, где когда-то работал», и даже о появившейся на небе звезде – «маленьком тычке в темноте».
Гургургулили голуби.
– Прям, как вы воркуют, – принял наисердечнейший вид Скляр.
– Вернулся… – нахмурился Дикобраз.
Толик не заметил перемены в приятеле и начал рассказывать о саранче:
– Не поверите, саранча на крыло встала. Набережную, вы следите… всю залепила… Прёт за Волгу, в степь…
– Казнь египетская.
– А вчера ты тёр, что лягушки – казнь египетская.
– Саранча тоже, – сплюнул сквозь зубы Дикобраз.
– А-а-а, понял…
– Ни черта ты не понял.
– Слышь, архивариус… не один ты интеллигентно трудился…
– Архивариус? Вот получишь в печёнку – станешь бледный и умирающий…
– Прекратите!.. Не ссорьтесь!.. Давайте за дружбу выпьем...
– А Людка-то права, – утихомирился вдруг Скляр.
Дикобраз окинул ладнопричёсанную женщину тягучим взглядом и налил самогона.
«И что я закусился?.. «Тщеславие в сердце сердца…» Надо как-то сгладить…»
– Милостивые дамы и господа, за вас!
Все внесли по улыбке и чокнулись.
– Дикобраз, ты, как всегда, жжёшь!
– Жгу, Толя… Не обижайся, если что не так…
Толик заснул там, где и выпивал, – на парковой скамейке. Разобидевшаяся на Дикобраза Людка ушла домой. Дикобраз глядел на похрапывавшего Толика и думал: «Ну отказал женщине и отказал… Не жестоко ли это? Когда-то, зачем-то я читал… Про нас всех читал… «Люди привяжутся друг к другу, завлекут, заманят... А потом разрыв. Смерть. Крах. Обухом по башке. Ковсемчертям – чтобтвоегодуху. Жизнь человека…»
…Рачьи глаза Дикобраза были открыты. Толик потормошил приятеля, потом потряс, но он всё равно не пошевелился. Он – умер. Тёмные тополя, редкие белые очертания и мёртвый Дикобраз пугали. А тут ещё приближались какие-то головастые парни, и Толику требовалось на что-то решиться: он вскочил и побежал не оглядываясь.

***

– Помянем Дикобраза, Людк!
Женщина не отозвалась и Скляр, подав ей «кубок», вздохнул.
– Эх… Как его всё-таки звали? Кто же он был?
– Человек, Че-ло-век…

• ДЖАВАД

Пыль дремала на спортивной сумке Джавада. Из воротника парки временами вылезало его оливковое с крупными чертами лицо. Мужчина приникал к чердачному окну и вгрызался взглядом в набережную. Яичные стрелки часов – хорошо заметные, но не дававшие бликов – не торопились. Джавад терпеливо ждал.
Млел ветер. Солнце медленно сползало к горизонту.
Возле кафе, раскинувшегося на нижней террасе набережной, показалась чёрная лохматая собака и тотчас пропала. Джавад потёр живые с красными прожилками глаза.
«Шайтан… у-у, шайтан...»
Яичные стрелки ткнулись в цифры «6» и «12».
«Скоро, уже скоро…»
Мужчина повернул жилистую шею вправо, потом влево. Лицо его лоснилось, точно покрытое жирным лаком.
– Ну, надо ж мышцам так затечь… – сказал Джавад придушенным голосом и взглянул на стропила. Казалось, на потемневших от недавних дождей стропилах вот-вот появится плесень.
«Ничего-ничего… Кто ждёт многого, дождётся, как говорится, и малого…»
С нижней террасы вспорхнул женский смех, и Джавад снова приник к чердачному окну. Брюнетка с губами одалиски сладостно улыбалась холёному альбиносу, вилявшему за ней обезьяньей походкой. Как ни странно, за этими двоими наблюдали. В беседке, на верхней террасе, Джавад заметил ту, кто это делал – толстую рыхлую блондинку в бежевом плаще. Она была, точно угасающая лампадка. Через минуту парочка села в большой белый лексус и укатила, а толстуха, закрыв руками замурзанное слезами лицо, опустилась на скамейку.
«Нового одно старое… Некая прелестница зацапала богатого женатика…»
Джавад поднёс сжатый кулак ко лбу, и вздохнул.
– И вправду, сердце пронзили семь скорбей…
«Нет, всё это не для меня… Лучшая жизнь – это, когда нет таких «идиотских вещей, как любовь, пищеварение…»
В квартире последнего этажа пел чайник, и ворковали рюмки. Кто-то кого-то перебивал, кто-то с кем-то спорил. Стоял шум, точь-в-точь как на вокзале.
«Пожрать бы», – подумал Джавад, прислушиваясь.
…Небо леденело над городом.
Сумеречный свет мешался со светом электричества, и на террасах набережной кое-где светлела засохшая трава. Джавад, поглядывая вниз, привязал к торчавшей перед чердачным окном проволоке небольшой лоскут тёмной материи и только после этого поправил воротник парки.
Лоскут отведал ветра и оживился.
Мужчина тронул узловатыми пальцами щетину около ямки на щеке и вдруг снова увидел собаку.
– Про-кля-тый шай-тан!
Собака, словно заболев печалью, протяжно завыла. Рванула с нижней террасы, перебежала через дорогу и скрылась в подворотне старого винно-тёмного дома. Джавад помнил, что там, в подворотне, – машина, как будто кем-то брошенная и забытая. Его придавила мысль.
«Эта чёрная псина предупреждает о смерти? Да плевать, что человек смертен… Плохо то, что он, как замечал господин Воланд, иногда внезапно смертен!..»
Джавад скривил рот.
– Моя школьная учительница была бы, пожалуй, довольна… Да-да, ведь я ещё не забыл, кто такой Воланд…
Яичные стрелки показывали половину седьмого.
«Хм, пора, – ковырнуло Джавада, – время – уже «без пяти поцелуев час целоваться...»
На нижнюю террасу вышатнулся бухой в подкладку мужик. Исхудалый, окостенелый, в сером одеянии с чужого плеча, с заголёнными красными руками. Он сгибал и подставлял спину, как в круговом козле. И Джавад мужика этого видел сегодня – всё в той же подворотне старого винно-тёмного дома. Мужик проковылял метров пять или шесть и рухнул на землю, как сноп. Побормотал, похрипел и заснул.
Неожиданно блеснули фары – тени прижались к деревьям. А вскоре вырисовался джип и, скрипя гравием, подкатил к кафе. Невысокий толстый человек, одетый во всё чёрное и с лиловым платком в кармане, вальяжно вышел из джипа. Джавад, определив по лоскуту направление ветра, снял снайперскую винтовку с предохранителя, прицелился и выстрелил. Затем расстегнул спортивную сумку, затолкал в неё винтовку, подхватил поклажу и побежал к пожарной лестнице.

***

Криминальный авторитет Бадри Сухумский умер в больнице, так и не придя в сознание. Ни полиция, ни бандиты не смогли отыскать стрелка.

• МАРСЕЛЬСКИЙ БАТЛ

Французский прокурор Андре Риб долго смеялся: кишка тонка. Думаю всё-таки, что он недооценил мои кишки. Обозревателя ведущего национального еженедельника «Либэрасьон» Авелин Тома, кажется, это сбило с толку. Впрочем, я и сам растерялся, когда она предложила сделать интервью со мной.
Предложение это передали другие люди. И я не постигал, как буду с нею изъясняться, ведь по-французски ни бельме. А ещё крутил: «Какая она, эта Авелин? Наверное, медноголовая кочерга?» Оказалось, вовсе нет. Авелин впорхнула в мою жизнь небольшой птичкой. Чёрненькой, желтоокой. Подвижной. На ней был абрикосовый сарафан и белые мокасины. Припухшие, как после сна, губы она не красила. Она вообще не пользовалась косметикой.
– Здравствуйте, месье Ледогоров, – прощебетала приветствие на хорошем русском языке Авелин и села за стол. – Спасибо, что не отказались встретиться…
– ?..
– О, не удивляйтесь… Моя мама русская, она и научила языку.
– Понимаю. Ну что ж, задавайте ваши вопросы!
Девушка, не отводя от меня взгляда, выудила из кожаного рюкзачка диктофон и планшет.
– А вы на любые ответите?
– Я не против.
– Хорошо, месье Ледогоров…
– Можно… Вадим.
– Вадим, читатели «Либэрасьон» хотят знать о Марсельском батле не только от прокурора, но и от футбольного фаната. Так вот, на видео, размещённом на Ютюбе, – видно, что вы участвовали в стычках.
Авелин включила планшет.
– Посмотрите! Русские фанаты бегут по Coursd’Estienned’Orves – место в районе Старого порта. Это нечто вроде разминки. Фанатыв боевой позиции. Они хватают всё, что им может пригодиться в драке. А вот тут, в глубине, виден английский болельщик, который потом впадёт в кому. Это настоящая охота на человека с английским флагом… Неожиданно камера выхватывает вас, Вадим… Вы – среди фанатов… Начинают лететь стулья… Узнаёте это видео?
Я на мгновение закрыл глаза.
Большой жёлтый бульвар лежал пластом. Черепами казался булыжник. Суховато серели липы. И англичане – рожи с вывертом. В руках велосипедные цепи, отвёртки…
– Узнаёте?
– Да. Но я ничего не бросал… Я потом пошёл на матч. И у меня голова болела…
– Почему ваш билет на матч не надорван?
– Авелин, это недочёты организаторов. Я засунул билет в электронное устройство. Но никто у меня контрольный квиток не оторвал. А сидел я в секторе Н, внизу.
– Люди были серьёзно ранены. Даже если вы ни в кого не бросали стулья, это сделала группа фанатов, в которой вы находились.
– Повторяю: я еле отгрызся… Англичане чуть мне голову не проломили. Они ведь жрали вискарь в Старом порту несколько дней к ряду. Как это там? Э-э…
– Хорошая лошадь Уайт хорс,
Белая грива, белый хвост…
И тут мелькнуло грубое кофейное лицо владельца магазинчика на Coursd’Estienned’Orves, затюканного англичанами и прослаивавшего фразы ругательствами.
– Один из ваших чертыхался, что это не Марсель, а настоящий Бейрут...
Девушка отмалчивалась.
– Что вы разглядываете меня как музейный экспонат? – спросил я.
– Нет-нет, извините!
– За что вы извиняетесь?
Кожаный рюкзачок её предательски сполз со стола и свалился мне под ноги. Я с обезьяньей быстротой и ловкостью поднял его. Когда она благодарила меня, то назвала месье Ледогоровым, а, поправившись, через слово вновь сбилась. Видя её смущение, я заговорил сам.
– Во Францию я не драться приехал. Нет, просто ангел нехороший меня крылом задел. Знаете, Авелин, в обычной жизни я менеджер логистической компании… Планы, отчёты, командировки… Ну а дома, в Москве, у меня мама и… больше никого. Я когда вас увидел, то подумал, что вы кого-то мне напоминаете…
– Да, и кого же?
– Не знаю… Вы, вы – такая…
– Давай на «ты».
– Да, конечно.
– Ты счастлив?
– То есть как?.. А-а-а… Ты это имеешь в виду… «Ах, что за проклятая штука счастье!»
У девушки вырисовались морщинки на лбу – точно роман сочиняла.
– Вадим, ну почему ты не опроверг обвинения прокурора? Я не понимаю.
– А этот, с глазами варёной рыбы… Странно, но меня, как говорится, охватило какое-то патологическое нежелание действовать.
– Я серьёзно, а ты увиливаешь.
– И я серьёзно. Какой смысл махать ручкой, от этого груши с дерева не сыпятся…
– Мне кажется, ты приносишь бесполезную жертву.
– Бесполезных жертв нет, Авелин. Мы должны принести жертву для того, чтобы кто-то другой получил прощение и новую жизнь. И это – в большом, широком масштабе и в масштабе самых простых, близких наших отношений.
– Вадим, ты – хороший… Ты – очень хороший…
– Прости! Но выключен ли диктофон?
– Давно.
– Я вот что хотел сказать: обязательно выучу французский. Влюбиться во француженку – самый надёжный способ овладения иностранным языком.
– А ты влюбился во француженку?
– Кажется, да.

***

Судья Анук Бонфис предсказуемо влепила мне двенадцать месяцев тюрьмы. Авелин вернулась в Париж, но заказаннуюредактором статью не сдала. «Еле отгрызлась, как ты выражаешься», – улыбаясь, рассказывала она при новой встрече. Признаюсь, я был растроган и отвечал: «Merci, ma preferee! Tavictim n’est pas du tous inutile…»*

_________________
*Merci, ma preferee! Ta victim n’est pas du tous inutile… – Спасибо, любимая! Твоя жертва вовсе не бесполезна… (фр.)

• МЕЧТАТЕЛЬ

Сегодня я мог как-то слишком прозаично скончаться. Угодить, что называется, со сковородки жизни в огонь чистилища. А всё, оттого что по ошибке начал мешать различные виды газа. Хорошо, что успел отрезать воспламенившийся баллон и сбросить с «Мортона» – моего воздушного шара.
Я глядел на гаснущие внизу, под гондолой, полосы белого пламени, пока не почувствовал покалывание в инееоблепленных руках. В гондоле было холодно. Горелки не работали, печка отказала. Пришлось воровать для печки газ от горелок, но температура не поднималась выше минус двадцати, все приборы замёрзли. Но с Божией помощь всё решилось.
– Господи Иисусе Христе, Боже наш, – взывал я смиренно, – стихиями повелеваяй и вся горстию содержай… Вся тварь Тебе служит, вся послушают, вся Тебе повинуются. Вся можеши: сего ради вся милуеши, Преблагий Господи. Тако и ныне убо, Владыко, раба Твоего Федора моления теплыя приемля, благослови путь его и воздушное шествие, запрещая бурям же и ветрам противным, и лодию воздушную целу и невредиму соблюдая… Ты бо еси Спас и Избавитель и всех благих небесных и земных Податель и Тебе славу возсылаю со Безначальным Твоим Отцем и Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом… ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Вдруг закрылись глаза морщинами век и я, то ли сочинив, то ли вспомнив один цветок жалконький, прошептал:
– Отчего ты такой?
– Не знаю, – ответил цветок.
– А отчего ты на других непохожий?
– Оттого, что мне трудно.
– А как тебя зовут?
– Меня никто не зовёт, – сказал маленький цветок, – я один живу… Я тружусь день и ночь, чтобы жить и не умереть…
Своей рукой я держал разводной ключ, чтоб они не разлучились. И тут рука отпустила ключ, он упал на железную тарелку, производя шум, отчего я мгновенно проснулся.
– Столько дней в пути, глаза уж сами жмурятся… Как это там говорится? Ах, да! Нынче я не буду глаза смежать… Нынче я на свет буду смотреть.
…Горизонт сделался туманно-кефирным.
Ветер, что весь день мытарил мой воздушный шар, теперь улёгся на льды недалёкой Антарктиды. Сам себе я напоминал индейца, покрытого сосульками будто украшениями. Благо спасал комбинезон для альпинистов, в котором я когда-то восходил на Эверест.
Зашумело. Словно птица захлопала крыльями над головой. Никак не могу привыкнуть к сигналу спутникового телефона.
– Алло! Отец, ты как?
– Нормально. Несу свои воспоминания при себе.
– Послушай, тебя вот-вот накроет холодный фронт из Индийского океана. Будет гроза.
– Ясно, Оскар.
– Отец, пожалуйста, постарайся обогнать этот фронт... А потом двигайся к Австралии.
– Следующий сеанс связи через два часа?
– Да. Будь осторожен!..
Я будто подслушивал сам себя, будто пытался услышать обрывки разговора в соседней комнате:
«Надо мной днём всё время должно быть солнце, а ночью – звёзды. Если над шаром нет звёзд или солнца, значит, падаю. А если я спущусь в тучи то, они меня придавят и сбросят в океан… Но нельзя мне упасть и утонуть. Со мной крест, в котором сорок шесть мощей святых… На мощи надо молиться, ими нельзя разбрасываться. Федора Конюхова потеряете – не обеднеете, а мощи жалко…»
Небо раскалывалось со страшным грохотом.
Сине-багровые отсветы мелькали то тут, то там.
Цвела гроза.
«Да, не поберечь мне мозолей в такую погоду… И пусть! Если бы я путешествовал не один… А позвал бы, например, сына, – было бы тревожнее вдвойне. Это же большой грех – жизнь другого человека опасности подвергать. Всё-таки путешествие – это моя идея, мои расчёты и моя мечта… Мне – шестьдесят четыре. Я гляжу глазами, «уже давно приглядевшимися ко всему на свете»… И, кажется, счастлив…»
Снова захлопали крылья над головой.
– Отец! Приём! Ты меня слышишь?
– Слышу тебя хорошо.
– Ты благополучно миновал мыс Доброй надежды. Поздравляю!
– Спасибо, Оскар!
– Отец, ты над австралийским аэропортом… Нужно тысячу метров для посадки, а у тебя только двести восемьдесят…
– Не уверен… Надвигается ночь…
– Слушай внимательно! Есть риск задеть линии электропередач… Придётся срочно садиться…

***

Мой хороший друг, Джеймс Кэмерон, недавно на дне Марианской впадины снимал кадры для своего нового фильма. А через несколько лет он намеревается высадиться на Марсе, и я ему верю. Он сделает это. Он – мечтатель. Ну а я, после того, как облетел Землю за одиннадцать дней, хотел бы погрузиться в желоб Тонга в Тихом океане. А ещё, пожалуй, подняться на воздушном шаре в стратосферу. Да, я тоже мечтатель.

_________________________________________

Об авторе: АЛЕКСАНДР ЛЕПЕЩЕНКО

Главный редактор литературного журнала «Отчий край». Родился в 1977 году. Живёт в Волгограде. Окончил факультет журналистики Волгоградского государственного университета. Член Союза писателей России, член Союза журналистов России. Лауреат премии имени Виктора Канунникова (2008), лауреат Международного литературного форума «Золотой Витязь» (2016 и 2018), лауреат Южно-Уральской международной литературной премии (2017), победитель Международного конкурса короткого рассказа «На пути к гармонии» (2018) и «В лабиринте метаморфоз» (2019), дипломант литературного конкурса маринистики имени Константина Бадигина (2019), финалист Национальной литературной премии имени В.Г.Распутина (2020). Автор четырех книг прозы. Публиковался в литературных журналах «Московский вестник», «Нева», «Невский альманах», «Приокские зори», «Истоки», «Волга ХХI век», «Образ», «Камертон», «Перископ» и др.