Танкер "Дербент": Стахановский рейс -3

3.

На общем собрании команды "Дербента" был утвержден план первого стахановского рейса. Собственно, собрания и не было вовсе. Не было ни президиума, ни докладчика. Люди приходили с вахты, уходили. В красном уголке стало пасмурно от табачного дыма, и помполит Бредис даже не пытался восстановить порядок. Он слегка морщился, когда шум усиливался и голоса сливались в нестройный, взволнованный гул. Он сидел не оглядываясь и не меняя позы и, казалось, был погружен в раздумье. Только короткие замечания, которые он бросал изредка, показывали, что он внимательно слушает и легко разбирается во всем этом шуме.
Не обошлось и без столкновений, как всегда. Матрос Карпушин разложил на столе лист бумаги, на котором была проведена карандашом волнистая линия. Красный и неуклюжий от стеснения, Карпушин рассказал о своих наблюдениях у запасного компаса. Вокруг засмеялись и заговорили все разом. Котельников прищурился, отыскивая в толпе рулевых.
— Это знаете, на что похоже? — начал он серьезно. — Петр да Иван волокут чурбан. Петр надрывается, спину ломает, а Иван пыхтит да щеки надувает. Нехорошо, товарищи рулевые, очень даже некрасиво с вашей стороны!
— Это все враки, товарищи, — раздались угрюмые голоса, — он сам спит у штурвала... У него тоже судно рыскает!..
— Нет, не враки!
— По зубам его смазать за это, — промолвил чей-то осторожный голос.
Гусейн дернул щекой и поднял броском со скамьи свое тяжелое тело.
— Кто это сказал? — рявкнул он, наливаясь кровью. — А ну, покажись!
— Спокойно, ребята, — сказал помполит, не меняя позы. — Где вы находитесь?.. Карпушин говорит дело. Рулевым надо подтянуться и не смазывать достижений команды. Будем контролировать их первое время.
— Правильно, под контроль их!
— Есть... контролировать рулевых.
— Дальше...
Помощник Алявдин развалился на стуле со своим обычным пренебрежительным, скучающим видом, откинув назад голову и щурясь от дыма. Однако он не переставал наблюдать за дверью. Капитан то появлялся, то снова уходил на мостик. Басов задержался в машинном. Алявдин начинал беспокоиться. Неужели о его предложении забыли?
Но вот вернулся капитан, кряхтя, уселся рядом с помполитом и утомленно прикрыл глаза. В дверях появился Касацкий, оглядел собрание любопытствующим острым взглядом и улыбнулся, очевидно, каким-то своим мыслям. Последним пришел Басов. Он был очень грязен и выглядел усталым. От налета копоти на веках казалось, что глаза его провалились в орбиты, и это придавало ему мрачный, угрожающий вид. Но он улыбнулся и направился прямо к Алявдину.
— Садитесь, Александр Иванович, места хватит, — заговорил Алявдин, подвигаясь на стуле, — я боялся, что вы не придете...
Он сбился со своего обычного самоуверенного тона и тотчас же обозлился на себя: "Еще подумает, что я подлизываюсь. Надо быть с ним небрежней и грубей, таким, как он сам. Оттого и авторитет у него..."
Басов сел на край стула и рассеянно забросил руку за спинку.
— Подготовили все к ремонту топливного насоса, — сказал он, глядя в сторону, — это последнее, что осталось.
Алявдин сделал внимательное лицо, досадуя на себя за то, что не находит ответа, но в то же время ему было приятно, что он сидит с механиком и разговаривает с ним на виду у всех.
— Как насчет новой трассы? — крикнул Басов, обращаясь к помполиту. — Вы там обсудили треугольником, почему же молчите?
Капитан Кутасов беспокойно завозился:
— Да мы, собственно, так и не пришли к выводу.
Как будто глубина пролива достаточна для прохождения с осадкой в семь футов, то есть без груза, но, с другой стороны, эта трасса настолько мало изучена...
Как вы думаете, Олег Сергеевич?
— Я не был на треугольнике, — отозвался Касацкий, улыбаясь, — но я уже сказал вам свое мнение. Проход возможен.
— Знаю, что возможен... да ведь ответственность-то большая, — тянул Евгений Степанович, — другие остерегаются, а мы полезем. Значит, опасно, если остерегаются там ходить. Ведь опасно?
— Ну, опасно — это слишком. Риск есть небольшой, это верно.
— Вот видите? Риск есть, как же можно?..
— Да ведь без риска только рыба плавает, Евгений Степанович, — приторно-ласково улыбнулся Касацкий, — не просить же капитана "Агамали", чтобы он проложил нам трассу.
Водворилась неловкая тишина. Многие опустили головы, скрывая улыбку, кусали губы. Басов крякнул и нахмурился, наблюдая штурмана: Касацкий и сам был, казалось, удивлен своими словами. Он оглянулся вокруг с невинным и веселым недоумением.
— Я хотел сказать, что следует пойти на риск, если это разумно и представляется целесообразным, — продолжал он без всякого смущения, — в проливе мы сэкономим около часа, — это составит по трассе примерно сто тысяч тонно-миль за рейс. Если учесть при этом, что мы открываем дорогу другим... Одним словом, я — за!
— Вы тогда смотрели по карте, Евгений Степанович, — заметил помполит, — как будто вы не возражали, я помню.
Капитан пригорюнился, подпирая щеку пухлой ладонью. Как всегда, ему было тяжело оттого, что его уговаривали, и ему очень хотелось покончить с этим и согласиться. Но в то же время его пугала ответственность, которой можно было и не брать на себя.
— Хорошо, быть по сему, — сказал он наконец твердым, решительным голосом, какой бывает у очень мягких, уступчивых людей, знающих свою мягкость и старающихся скрыть ее от окружающих, — я сам поведу судно в проливе. В конце концов, риск незначительный, как будто? — закончил он полувопросом, словно ожидая согласия окружающих, чтобы окончательно успокоиться.
Алявдин просиял. За последнюю минуту он несколько раз менялся в лице, то впадая в унылую озлобленность, то вновь разглаживая морщины у рта и оживая. Теперь он шепнул Басову, будучи не в силах скрыть свою радость и забывая о своем намерении держаться грубо и небрежно:
— Это настоящее рационализаторское предложение. Правда, Александр Иванович?

Во время стоянки с борта танкера было снято около ста тонн паразитных тяжестей. Здесь были якорные цепи и якоря, тяжелые детали двигателей, предназначенные для зимнего ремонта. Запас топлива был взят только на один рейс. Все это дало возможность принять на борт лишних триста тонн полезного груза.
В машинном отделении исправляли топливный насос, чистили форсунки. Мустафа Гусейн, испачканный и лохматый, выскочил на палубу и подозвал радиста.
— Ты можешь оказать мне услугу, — сказал он смущенно, — мне уже сегодня не выбраться отсюда, видишь ли... Одним словом, ты должен позвонить... одному человеку.
— Понятно. Тебе сегодня не гулять, — усмехнулся Володя, — ты сейчас похож на людоеда с детской картинки. А как зовут ее... твоего человека?
Он принял у Гусейна листок и сдвинул на затылок фуражку.
— Я ей скажу, что ты не в духе. Может быть, она со мной пройдется, как знать!
— Да ты не нахамишь, Володька? — спросил Гусейн, с сомнением оглядывая посланца. — Душу выну, смотри!
Перед приходом была послана телеграмма о подготовке к стахановскому рейсу. Оповещены были рабочие пристани и персонал насосной станции. Станция работала исправно, груз подавался под полным напором, шланги звенели, высокий корпус "Дербента" медленно погружался в воду.
Со штурманского мостика следили за погрузкой капитан и помощники. Евгения Степановича захватила горячая, немного торжественная суета подготовки. В море он перечитал последние номера газет, и перед ним был образ Стаханова в ореоле молниеносной славы. Но Евгений Степанович все боялся чего-то. Страх приходил внезапно, как бы врасплох, хватая за сердце. Слишком много нового делалось на судне, и это новое противоречило его склонности к обжитому, привычному укладу.
На собрании его уговорили идти проливом, и он согласился, потому что риск казался ему небольшим, а кругом рассуждали о смелой рационализации Стаханова. Но, поднявшись на мостик, он вспомнил аварийный случай с "Кавказом", севшим на мель у Бирючьей Косы, и уверенность его исчезла. По палубе тащили ржавые цепи и бухты тросов, из кладовых машинного отделения выносили тяжелые цилиндрические предметы, назначение которых было известно механику. Пока Басов стоял на палубе и торопил рабочих, Евгений Степанович спокойно прикидывал в уме, сколько может весить вся эта масса тяжестей. Но механик скрылся в машинном отделении, и тогда Евгений Степанович внезапно ощутил беспокойство, — все-таки никто так не делал до сих пор. А вдруг запасные части понадобятся в море или не хватит топлива во время шторма!
Евгений Степанович охотно поговорил бы с первым помощником, он даже заговаривал с ним несколько раз, но Касацкий отвечал односложно и, видимо, был чем-то удручен. Лицо его побледнело, явственно обозначилась старческая одутловатость щек, которой раньше не замечал Евгений Степанович. К тому же от Касацкого пахло водкой и глаза его мрачно, нехорошо блестели.
— Что с вами? — шепнул Евгений Степанович, когда они на минуту остались одни. — У вас больной вид. Случилось что-нибудь?
— Голова болит...
— Всё рюмочки. Бросили бы вы, ей-бегу!
— Отстаньте... В кино мне, что ли, бегать прикажете? Слушайте... Все они там очень молоды. Или мне это так кажется? Я говорю о тех, на палубе.
— Не так уж молоды. Басову лет тридцать. Вот он стоит.
— Нет, он мальчишка... Способный мальчишка, и только!
— Не понимаю.
— И не надо вам понимать. Вы — старик.
— Вам бы прилечь... Что с вами?
— Пустяки. Смотрите на Алявдина.
Второй помощник взбежал на мостик и остановился, переводя дух. Он посмотрел на часы и счастливо улыбнулся.
— Семь тысяч тонн взяли за три часа, — сообщил он, сияя. — Здорово, Евгений Степанович! Никогда так не работала пристань. Я сбегал в насосную, поблагодарить хотел, а они смеются. "Мы, — говорят, — на стахановцев сегодня работаем. Покажите себя в море, вот и вся благодарность". Однако нам пора оттянуться в глубину, эта пристань мелкая, Евгений Степанович.
— Что же, давайте оттянемся, — согласился капитан, — как вы думаете, Олег Сергеевич?
— Не знаю... Вам видней.
— Оттягиваться, — решил капитан, внезапно повеселев, — подите, голубчик, оттянитесь шпилем метров на десять. Так вы. говорите, все идет хорошо?
— Отменно хорошо, Евгений Степанович!
На пристани рабочие поднимали шланги. Оттянутые в сторону, они повисли над причалом, роняя черные струйки мазута. Загремели шпилевые электромоторы "Дербента". Судно медленно скользило вдоль пристани в глубину и остановилось. Теперь поставили только один шланг для налива последней тысячи тонн груза. Стемнело. На палубу вылез Гусейн и присел на ступеньку трапа. Он мурлыкал тихонько, вытирая тряпкой лицо и голую грудь, ловя ноздрями свежий морской ветер. По сходням прошли матросы, вернувшиеся из города. Среди них был Володя Макаров. Он подошел к Гусейну, откозырял и щелкнул каблуками.
— Задание выполнено, — сказал он шутливо, — приказали кланяться. С большой любовью изволили отзываться о вашей особе. Я даже прослезился.
— Брось паясничать, — нахмурился Гусейн. — Что она сказала?
— Нет, правда. Видно, она крепко ждала тебя, потому что, когда я сказал, что ты занят, у нее голосок оборвался. Интересно, какая она?
— Не твоего ума дело... Ах, черт... Вот горе, Володька!
— Какое же горе? Я ей сказал, что мы выходим в стахановский рейс, она стала расспрашивать и будто повеселела. Кажется, ей понравился мой голос, между прочим. В конце концов меня выгнали из телефонной будки. Славная девчонка!
— Много ты понимаешь...
Рабочие на пристани закрыли задвижку трубопровода и взялись за цепи подъемного механизма шланга. Погрузка кончилась. Оглушительно грянул металлический голос "Дербента", и в нем мгновенно утонули все звуки. Потом рев оборвался, и издалека откликнулось эхо коротким басистым лаем.
— Погрузку закончили за три часа семнадцать минут, — сказал Володя, взглянув на ручные часы. — Молодцы пристанские! Так быстро мы еще никогда не наливались. Теперь только давайте узлы, товарищи мотористы.
Гусейн вскочил и потянулся, весело улыбаясь:.
— Сейчас исправили топливный насос. Дадим в пути узлов тринадцать, не меньше. Довольно тебе? Эх, и побежим мы сегодня, Володька! Славно побежим!