Признание / рассказ

ПРИЗНАНИЕ

Молодая баронесса де Гранжери дремала на кушетке, когда ее приятельница маркиза де Реннеду в сильном возбуждении влетела к ней. Корсаж у маркизы был примят, шляпа надета вкось; она бросилась на стул и воскликнула:
— Уф! Дело сделано!
Подруга, привыкшая к ее ровному, спокойному нраву, привскочила от изумления.
— Что такое? Что ты сделала? — спросила она.
Маркизе явно не сиделось на месте, она вскочила, прошлась по комнате, потом опустилась в ногах кушетки и схватила руки приятельницы.
— Слушай, милочка, я тебе что-то расскажу, только ты поклянись, что никому не перескажешь.
— Клянусь.
— Вечным спасением?
— Вечным спасением.
— Так вот! Я отомстила Симону.
— И хорошо сделала! — воскликнула баронесса.
— Правда? Знаешь, ведь он за последние полгода стал совсем несносным — несносней не придумаешь. Я, конечно, видела, что он некрасив, когда выходила за него, но я думала, что он хоть добрый. И как же я ошиблась! Он, верно, вообразил, что я влюблена в него, и его толстый живот, в его красный нос, и принялся ворковать, точно голубок. Понимаешь, меня это смешило, потому я и прозвала его "воркун". Удивительное самомнение у мужчин! Когда мой супруг понял, что я питаю к нему только дружеские чувства, он стал подозрителен, стал то и дело говорить мне колкости, называть меня кокеткой, безнравственной и еще бог весть какой. А дальше пошло и того хуже, потому что... потому... как бы удобней выразиться? Ну, словом, он был влюблен в меня... очень влюблен... и часто, слишком часто... доказывал мне это. Ах, милая, что за пытка, когда тебя... любит смешной мужчина. Право же, я больше не могла, ну, не могла терпеть... как будто мне каждый вечер выдергивали зуб... нет, хуже, много хуже! Ну, припомни среди знакомых какого-нибудь урода, очень смешного, очень противного, с толстым животом — это ужасней всего — и с толстыми мохнатыми икрами. Представляешь себе? Так вот, вообрази, что это твой муж... и что... каждый вечер... ну, ты понимаешь. Нет, это нестерпимо, нестерпимо! Меня просто тошнило... по-настоящему тошнило, до рвоты. Право же, я не могла терпеть. Отчего нет закона, чтобы ограждать женщин в таких случаях? Да ты только представь себе, ведь каждый вечер... Фу! Какая гадость!
Не думай, что я мечтала о какой-то возвышенной любви, нет, ничуть. Такой сейчас не бывает. В нашем кругу все мужчины либо конюхи, либо дельцы. Они любят только лошадей и деньги, а женщин любят тоже, как лошадей, любят щегольнуть ими в гостиной, как щеголяют парой рысаков в Булонском лесу. Только и всего. В теперешней жизни нет места чувству.
Будем же рассудительными, хладнокровными женщинами. Что значат теперь отношения между людьми? Это встречи по расписанию, и всегда одни и те же разговоры. Впрочем, кто может внушить хоть немного симпатии или привязанности? Мужчины нашего круга по большей части вылощенные манекены — ни искорки ума, ни капли чуткости. Когда мы ищем немножко остроумия, как ищут воды в пустыне, мы зовем к себе людей искусства, и к нам являются либо невыносимые позеры, либо невоспитанная богема. А я, я, как Диоген, ищу человека, одного-единственного человека во всем парижском обществе; но я уже отчаялась найти его, и скоро мне придется задуть мой фонарь. Но вернемся к мужу — меня буквально всю переворачивало, когда он являлся ко мне в сорочке и кальсонах, и я решила употребить все средства, слышишь, все, лишь бы отдалить и... отвратить его от себя. Сначала он злился, а потом стал ревновать, вообразил, что я изменяю ему. Первое время он только следил за мною. Тигром смотрел на всех знакомых мужчин, а потом начался уже настоящий шпионаж. Он ходил за мной по пятам. Он не гнушался самыми подлыми средствами, чтобы поймать меня. Ни с кем не давал мне слова сказать. На балах он торчал позади моего кресла, и стоило мне заговорить, как он уже, словно гончая, вытягивал свою большую голову. Он таскался за мной в буфет, запрещал мне танцевать то с одним, то с другим, увозил меня среди котильона, ставил меня в глупое и смешное положение, создавал мне бог знает какую репутацию. После этого я совсем перестала бывать в свете. А в интимных отношениях все пошло еще хуже. Ты только подумай, этот негодяй обращался со мной, как... как... даже выговорить трудно... как со шлюхой...
Подумай, милочка! Он спрашивал каждый вечер: "С кем ты спала сегодня?" Ну я, конечно, плакала, а он сиял.
А дальше стало совсем нестерпимо. На той неделе он повез меня обедать на Елисейские Поля. Случайно за соседним столиком оказался Бобиньяк. И Симон со злости как наступит мне на ногу да как зарычит из-за вазы с дыней: "Грязная тварь, ты назначила ему свидание. Ну, постой же!" И тут, ты даже не поверишь, милочка, что он тут сделал: потихоньку вытянул у меня из шляпы булавку и всадил мне в плечо. Я закричала. Все сбежались. А он изобразил ужасное огорчение. Ну, что ты скажешь?
В эту минуту я решила: отомщу и как можно скорей. А ты как бы поступила, а?
— Конечно, отомстила бы!..
— Ну так вот. Дело уже сделано.
— Как?
— Как? Ты не понимаешь?
— Но все-таки, душенька, конечно...
— Что — конечно? Да ты только вспомни, какой он: лицо толстое, нос красный, а бакенбарды висит, как собачьи уши.
— Ну, да.
— Вспомни при этом, что он ревнив, как тигр.
— Ну, да.
— Вот я и решила: отомщу ради себя самой и ради Мари — ведь я непременно собиралась рассказать тебе, но, понятно, тебе одной. Подумай, какой он и подумай, что теперь он... что теперь у него...
— Как, ты ему...
— О, милочка, только ни слова никому; поклянись, что не скажешь. Но, подумай, до чего это смешно! Подумай!.. У него теперь совсем другой вид, и мне самой до того смешно, до того смешно... Подумай, что у него теперь на голове!..
Баронесса взглянула на подругу, и безудержный смех, подступавший ей к горлу, прорвался наружу, она засмеялась, захохотала, как в истерике; прижав руки к груди, сморщившись, задыхаясь, она вся перегнулась, и казалось, вот-вот упадет на пол.
Маркиза не выдержала и залилась тоже. Взвизгивая от смеха, она повторяла:
— Подумай... подумай, до чего смешно... ты только подумай, какие... у него бакенбарды!., какой нос!.. А на голове... подумай... до чего смешно!.. Только... никому... не рассказывай... никогда!
Они задыхались, не могли говорить, хохотали буквально до слез.
Первой пришла в себя баронесса и спросила, вся еще дрожа от смеха:
— Расскажи... как же ты это сделала... расскажи... ах, это так смешно!.. так смешно!..
Но подруга еще не могла говорить и только лепетала:
— Когда я решилась... я думала... скорее, как можно скорее... немедленно!.. И вот... сделала... сегодня!..
— Сегодня!..
— Ну, да... только что... а Симону велела заехать сюда за мной, чтобы мы повеселились... Он приедет... скоро... сейчас. Когда будешь смотреть на него — подумай... подумай, что у него на голове!..
Баронесса немного успокоилась, только переводила дух, как после долгого бега.
— Ну скажи, как ты это сделала... скажи же! — настаивала она.
— Да очень просто... Я решила: он ревнует к Бобиньяку, — ну что ж, Бобиньяк так Бобиньяк. Ума у него с мизинец, но он человек порядочный и болтать не будет. Вот я и поехала к нему после завтрака.
— Поехала к нему? Под каким предлогом?
— Сбор пожертвований... на сирот...
— Рассказывай же... рассказывай!..
— У него язык отнялся от удивления, когда он увидел меня. Но он все-таки дал два луидора на моих сирот. А когда я собралась уходить, спросил, как поживает мой муж; тут я сделала вид, что не в силах больше таить свои обиды, и открыла ему душу. Ну, понятно, я сгустила краски! Бобиньяк совсем расчувствовался и стал придумывать, чем бы мне помочь... а я расплакалась... знаешь, как плачут по заказу... Он меня усадил, принялся утешать... а я все плакала. Тогда он поцеловал меня. Я твердила: "Ах, мой добрый друг, мой добрый друг!.." А он вторил мне: "Мой бедный друг... мой бедный друг!.." — и все целовал меня... все целовал... и так до самого финала. Вот и все.
После я закатила сцену безумного отчаяния и упреков. Обзывала его бог знает какими именами... А самой ужасно хотелось смеяться. Мне все представлялся Симон: бакенбарды висят... а на голове!.. Ты пойми!.. на голове! По дороге сюда я еле удерживалась от хохота... Ты пойми!.. дело сделано... Что бы ни случилось дальше — дело сделано! А он так этого боялся!.. Пусть теперь будут войны, землетрясения, эпидемии, пусть все мы умрем — все равно... дело сделано! И этого уж никак не изменишь!.. Да ты представь себе, что у него на голове... и скажи: ведь дело-то сделано!!!
Баронесса спросила, захлебываясь от смеха:
— А с Бобиньяком ты будешь встречаться?
— Нет. Чего ради... хватит с меня... он не лучше моего супруга.
И обе вновь захохотали так неистово, что их трясло, точно припадочных.
Послышался звонок, и смех их оборвался.
Маркиза прошептала:
— Это он... посмотри на него...
Дверь распахнулась, появился грузный мужчина, краснолицый, грузный мужчина с толстыми губами и висячими бакенбардами; он сердито поводил глазами.
Подруги секунду смотрели на него, и обе вдруг повалились на кушетку в пароксизме такого исступленного хохота, что даже стонали, как стонут от мучительной боли.
А он повторял сиплым басом:
— Что такое? С ума вы сошли?.. С ума сошли, что ли?..

* * *

Напечатано в "Жиль Блас" 20 августа 1885 года.
Реннеду — вероятно, опечатка в имени, и это — та же г-жа Реннедон, что и в новеллах "Избавилась" и "Знак".
Задуть мой фонарь — намек на известное предание о древнегреческом философе-цинике Диогене (IV век до н. э.), который искал днем с огнем человека, достойного называться человеком.

Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 6. МП "Аурика", 1994
Перевод Ф.Стырикович