Гиблое место / рассказ

ГИБЛОЕ МЕСТО

Известный на всю страну модный художник-портретист Миколас Самсонавас отправился в творческую поездку по Нечерноземью. Богемная столичная жизнь последних десяти лет почти полностью опустошила Миколаса, заставляя его все чаще и чаще менять волшебные кисти на бокал вина или рюмку водки. Да и от картин, которые Миколас все же время от времени писал, удовольствия не получалось.
"Вся жизнь - дерьмо, - жаловался он по пьяни очередным собутыльникам. - Не то все, не так. Одни рожи рисую. А в них только жадность да подлость, гнусность да пошлость, тупость да жлобство. Ни капли человеческого, сплошь рога, копыта и мерзкие ухмылки. Сплошной мелодраматический триллер. Уехать бы куда, на лица нормальные посмотреть, на завалинке поутру посидеть, петухов послушать, молока парного испить вместо этой водки проклятой, будь она неладна".
И вот ехал Миколас в купейном вагоне, потягивал потихонечку коньячок и любовался в окно сменяющими друг друга пейзажами. Сердце художника радостно стучало в такт железнодорожному перестуку, наполняя Миколаса чудесными предчувствиями.
"Боже, какой я дурак, какой дурак, что двадцать лет проковырялся в этом столичном дерьме! Столько времени зря убил - думал Самсонавас. - Нет, нет, больше и за сто миллионов меня назад не затянешь. Только туда, вперед, к народу, к истинной Руси, к корням, в глубинку! Там черпать самое лучшее, благородное, одухотворенное! И душу лечить, лечить и лечить. И Бога молить о прощении. В церквушке какой-нибудь захудалой. И чтоб без помпы и красивостей, а по-настоящему лбом оземь, и с батюшкой-подвижником. С беседами философскими за чашечкой чая да с баранками. Ах, красота!"
С такими благостными думами и прибыл Миколас Самсонавас в областной центр. Встречали художника с цветами и хлебом-солью девушки в сарафанах. Местная элита счастливо улыбалась приезду знаменитого гостя, нахваливая его незаурядный дар и великие успехи.
- Миколас, ваши портреты, они такие, такие! Они как Джоконда да Винчи и квадрат Малевича в одном лице и даже лучше! - придыхала перед Самсонавасом моложавая жена губернатора. - Я как их увидала, так в них и влюбилась без памяти с первого взгляда и до конца. Я так надеюсь в мечтах, что и мое скромное лицо ляжет красками на холст в портрете от вашей гениальной руки с кистями. И мои дети тоже в мечтах, даже в школу не ходят, все ждут вашего приезда и позирования. А уж Матвей Гаврилович, муж мой, так он просто бредит вашими картинами. Он и в Эрмитаж в Кремле ходит, когда в Москве в гостях у президента бывает. Придет в Эрмитаж, встанет перед картиной и любуется на нее с наслаждением. Вы ведь, Миколас, президента в натуре рисовали, у нас говорят? Как он вам в натуре показался? Великий человек?
"Бред - тряхнул головой Самсонавас, пытаясь избавиться от наваждения - дурдом, похлеще московского. Видать, от приема не избавишься. Поем - и сразу же в глубинку, подальше от этого невежества".
На вечернем приеме Миколас Самсонавас пил, ел и выслушивал всякие глупости.
- Вы, Миколас, Литвинову рисовали? Как она вам в обнажении? - пытала Самсонаваса толстая жена начальника областной милиции. - Говорят, тоща, как скелетина, и еле ходит от диеты.
- А правда, что у Пугачевой груди из накладного силикона, и каждая по восемь килограммов веса? - интересовалась плоскогрудая владелица местных супермаркетов.
- У нас тут спор меж своими возник, что Церетели Петра Первого с Лужкова слепил - чокнулся с Миколасом бокалом с шампанским губернатор. - А некоторые прямо указывают на Грызлова. Ты к кому склоняешься?
- А вы к кому?
- Хитер, брат, на мякине не проведешь - погрозил пальцем Самсонавасу губернатор. - Вот что значит столичная закваска.
- Нам тут сказывали, что вы голову Ленина для Зюганова в мавзолее спозировали? - нервно дернул художника за рукав лидер областных коммунистов.
- Для чего? - от неожиданности Миколас расплескал полфужера коньяка.
- Для истории. Ну и как она?
- Кто?
- Голова.
- Мертвая - разозлился Миколас - мертвее не бывает.
- Ну да, ну да, мы, в общем-то, так это и предполагали - спрятался за многочисленные спины коммунист.
- А что, были сомнения? - прокричал вслед ему Самсонавас.
- Не обращай на него внимания, они уже в прошлом - приобнял за плечи Миколаса местный банкир, увлекая его за собой на балкон. - А нам бы с тобой о будущем перетереть.
- В каком смысле?
- В смысле вложений. У нас тут как бы кризис небольшой наметился, так вот хочу узнать напрямую, с первых, так сказать, уст. Твои картинки, что, действительно бабок стоят? Или это все туфта?
- Ну, стоят, наверное, раз покупают.
- Ты мне не винти, ты мне как на духу, как перед папой, скажи, стоят или нет? - пыхнул сигарным дымом в лицо художнику банкир.
- Стоят, стоят - поморщился от бандитской выходки Миколас.
- Ну, смотри, не обмани - фамильярно похлопал по плечу Самсонаваса банкир. - Мы тут с пацанами решили в тебя вложиться. В Москве уже кое-что прикупили, и здесь, надеюсь, прикупим. Ты же сюда рисовать приехал?
- Ну да - кивнул Миколас.
- Так и давай рисуй. Вон сколько мурла вокруг крутится. Мы с пацанами все скупим, что нарисуешь. Если там краски, кисти, бумага нужна, ты говори сразу, не тушуйся - все привезем, хоть весь склад лакокрасочных изделий.
- Спасибо, конечно, но я здесь задерживаться не хотел бы, у меня другие планы.
- Это какие? - нахмурился банкир.
- Хочу в глубинку проехать, поближе к народу, там найти новые сюжеты.
- Ты че, охренел? - ругнулся банкир. - Кто ж тебе за обыкновенных колхозников платить будет? Они ж не стоят ничего. А тут вон золотое дно, от губернатора до прокурора.
- Шедевры не от званий зависят.
- А от чего?
- От мастерства - тяжело вздохнул Миколас. - Шишкина знаешь?
- Ну - согласно кивнул банкир. - Про медведей у него и про рожь.
- Во-во. А людей ты там видел на его картинах?
- Нет, не видел.
- Вот видишь, у него на полотнах один лес, и сто2ит он побольше, чем любой из моих портретов.
- А-а-а - задумчиво согласился банкир.
- Вот тебе и "ааа". Потому и в глубинку хочу. Понял?
- Теперь понял.
- Ну, а если понял, избавь меня от этих рож и отвези куданибудь подальше от цивилизации.
- Договорились, завтра с утра будь готов.
На следующее утро крутой внедорожник увозил художника на север все дальше и дальше от областного центра.
- Куда теперь, начальник? - поинтересовался водитель, промчавшись мимо очередного городка. - Дальше скоро другая область, а мне туда без пахана въезд заказан.
- Через пару километров поворот на Шишку, не пропусти - еще раз взглянул на карту Самсонавас.
- Что за Шишка такая? Не слышал ни разу - пожал плечами водитель.
- Судя по карте, километров сорок к северу от трассы будет.
- А дорога какая?
- А чего тебе дорога? - похлопал по панели Миколас. - У тебя такой танк, он и без дороги запросто пройдет.
- Не скажи. Пахан, знаешь, за каждую царапину спросит.
- Не боись, за все заплачено - усмехнулся художник.
Свернув с магистрали, внедорожник еще километров десять катил по асфальту, потом столько же по проселку и оставшиеся километры - по совершеннейшему бездорожью.
- Может, заблудились? - занервничал водитель, потеряв терпение. - Черт знает, как тут ориентироваться - все бурьяном заросло, едем почти на ощупь. Да и наши поговаривали, что места в этой стороне гиблые.
- Да нет, все нормально, вон и изба на взгорке виднеется - указал вперед Миколас.
У покосившегося, потемневшего от времени деревянного дома, обнесенного полуистлевшим штакетником, сидел сморщенный сгорбленный дед, одетый, несмотря на августовский теплый день, в зимнюю шапкуушанку, старую издерганную фуфайку, ватные штаны и валенки.
- Не жарко, папаша? - обратился к нему Миколас. - Не рано ль зиму встречаешь?
- Она у нас и не кончалась, сынок - беззубо улыбнулся старик.
- А это что? - повел рукой вокруг Миколас, указывая на разнотравье.
- А это видимость, обманка - хихикнул дедок.
- Да че ты с ним базаришь - встрял в разговор водитель. - Не видишь, нажратый с утра и бредит. Ты, дед, лучше спой, как до Шишков нам добраться.
- И петь тут нечего, вы ить уже в Шишках.
Водитель оглянулся кругом, но, кроме дедовой избы, никаких построек не обнаружил.
- Че ты дуру гонишь, че гонишь - набычился он на старика. - Где Шишки, показывай!
- Так ить где? - не испугался сурового взгляда старик и махнул ладонью в сторону. - Везде. Тут Шишки, и за энтим оврагом Шишки. В них Гнат Шишков жавёть. И за тем перелеском Шишки. Там Агафа Шишкова с Авдотой Шишковой жавуть. А за тем вона полем, вона на холме крыша видается, там Кириян, мой брательник, жавёть с женою Марусей, и тожа в Шишках. Ну, а там, откуда вы приехали, там Петка и Федка жавуть, тоже брательники из трахтуристов безжённые. И у них Шишки. Так какие вам надо?
- Офигеть! - вылупил глаза на деда водитель.
- Папаша - чуть подумав, обратился Миколас к старику. - Я в отпуск приехал из Москвы, хотел месяца тричетыре у вас тут пожить, отдохнуть, сил набраться, ну и поработать. Не подскажете, у кого на постое остановиться? Я заплачу.
- Из Москвы, говоришь? - прищурился старик, оценивая Самсонаваса. - Так ить подумкать надо. Ежели в Шишки к Петке и Федке, так ить пьють и мордобитствуют. Не пойдешь?
- Не пойду - улыбнулся Миколас.
- Ну и правда. А ежели к брательнику мому Кирьяну, так ить пьеть и мордобитствует. А ишо Маруску равнуить. Не пойдешь?
- Неа - еле сдерживая смех, закрутил головой Миколас.
- Ну и правда. Тогдать, получатся, к Гнату Шишкову. Он самогонщик справной, тожа пьеть и мордобитствует. Не пойдешь?
- Нет, не пойду - расхохотался Самсонавас. - А Авдота с Агафой тоже пьют, наверное, и мордобитствуют?
- Ну не так, как Петка с Федкой, все жа они бабы - хитро прищурился дедок. - Но оцарапать можуть хужа кошки.
- А еще кто в округе живет, или всех назвал? - вмешался в разговор водитель.
- Че ж не жить, жавуть. И кум жавёть, Гавря Шишков, и кума жавёть, Нинеля Шишкова, и в других Шишках Минька жавёть.
- Тоже Шишков? - давился от смеха Миколас.
- Ясно дело.
- И тоже пьет и мордобитствует?
- Ясно дело.
- Получается, ты один не пьешь, наверное, и по характеру паинька?
- Ясно дело.
- Так, может, мне у тебя и расположиться на постой? - подмигнул Миколас водителю.
- Ясно дело.
- Ну, так и быть, остаюсь - протянул старику руку художник. - Я Миколас Самсонавас.
- Лях, што ли? - глаза старика хищно блеснули.
- Нет, литовец по отцу, а так русский.
- Нуну. А ентот хто будет? - обратился дед в сторону водителя. - Не шведец ли?
- Сам ты шведец - обиделся водитель. - Я, вообще, русский с Казахстана. И имя мое Мирон. Усек?
- Ну да, ну да - согласно закивал головой старик. - А меня Козимой прозвали.
- А по отчеству? - спросил Миколас.
- А по батюшке Силыч.
- Кузьма Силыч, значит?
- Ага, ага. Козима Силыч.
- Ну, ладно, Кузьма Силыч, показывай свои хоромы.
Пройдя через сени, Миколас с водителем попали в просторную кухню с огромной русской печью. Кузьма Силыч пересек ее и отдернул занавеску, скрывавшую небольшую комнатку, в одном углу которой стояла железная панцирная кровать, заправленная лоскутным одеялом, а в другом старая этажерка и шкаф. Рядом с кроватью притулилась кривоногая табуретка.
- Вот здеся и жави. Устроить? - обратился к Миколасу Кузьма Силыч.
- Устроит - вошел в комнату Самсонавас и повернулся к водителю. - Звони своему шефу, что все в порядке, место нашли, и завтра я приступаю к работе.
Водитель поднес мобильник к уху, дождался ответа и стал докладывать хозяину обстановку.
- Чагойто он, молится? - зашептал старик, показывая пальцем на Мирона.
- Звонит - усмехнулся Миколас.
- Гдейтоть звонють? Не слыхать - приложил к уху ладонь дед.
- Да нет, это он звонит, начальству своему.
- Кудыть?
- Начальству.
- Так ить чем?
- Что чем?
- Звонить чем?
- Ааа - заулыбался Миколас. - Мобильником, дед. Штука вон у него в руке такая, на коробок спичечный смахивает, телефон современный.
- Идишь - отмахнулся от Миколаса Кузьма Силыч. - А то я талафону не знаю.
- Нет, правдаправда, хочешь послушать?
- Идишь, буду ашо. Што я, малой - голову дурить? Талафон со шнуром и трубою? - обиделся старик и, развернувшись, вышел из комнаты.
Водитель тоже закончил разговор по мобильнику.
- Ну что, все доложил? - поинтересовался Миколас.
- Дааа - удрученно почесал затылок Мирон.
- Случилось что?
- Пахан приказал при тебе оставаться.
- Что значит "приказал"? - разозлился Самсонавас. - Вот еще новость! Не нужен ты мне. Поезжай домой - и точка.
- Не, не могу - покачал головой Мирон. - Пахан приказал.
- Дай мне трубку, я сам с ним поговорю - протянул руку Миколас.
- Не, не могу, батарейка села, подзарядить надо бы.
- Ну так заряжай, чего ждешь?
- А вот смотрю кругом и ни одной розетки не вижу. И ламп нигде нет.
Миколас тоже внимательно обвел взглядом комнатку, но ничего электрического не обнаружил. Выйдя в кухню, он поднял голову к потолку. Люстры там не было.
- Кузьма Силыч - растерянно посмотрел на деда художник - а розеткито где?
- А нетути.
- Как - нету?
- А так, нетути и нетути. А пошто их держать, коли и света нетути.
- Как так и света нетути? - перешел на дедовский лексикон Миколас.
- А вот так. Как Петка с Федкой все проводы со столбцов посняли годов эдак десять назад, так и жавем без лактричества.
- Ни фига себе! - присвистнул Мирон. - И че, вы, получается, и телик не смотрите?
- Талавизор, што ль? - переспросил Кузьма Силыч.
- Ну да.
- Дык, у мини яго отродясь не было.
- Счастливый человек - с завистью вздохнул Миколас.
- Какой счастливый? - возмутился Мирон. - Это же дурдом какойто. Как же можно без телика жить. Я б повесился через неделю. Ни "Кривое зеркало", ни "Поле чудес" не посмотреть. Дикость какаято. Этим Петьке с Федькой головы надо пооткручивать.
- Не. Нельзя - не согласился Кузьма Силыч. - Хто тогдать по муку, по соль да по шпишки ездить нам будить? Окромя Петки и Федки, некому. Трахтур токмо у их имеется. А то и кафеток кады привезуть.
- Слышь, художник, поехали отсюда, пока не стемнело - повернулся Мирон к Миколасу. - Там на трассе деревень куча. В них и свет есть, и телевизор.
- Неа - улыбнулся в ответ Миколас. - Мне это в самый раз подходит, самое то для творчества. Никакой цивилизации.
- Не понял? - изумленно уставился на художника Мирон. - Ты че, тут хочешь остаться? В этой дыре?
- Ну да.
- Подождиподожди, а мнето что делать?
- Домой езжай, я ж тебе говорил.
- Нельзя мне домой, за тобой приказано присматривать - сник както сразу Мирон и умоляюще обратился к Миколасу: - А может, передумаешь, а?
- Нет - твердо ответил художник. - Ты, Мирон, ехал бы. Не можешь домой, остановись у когонибудь в райцентре, будешь оттуда ко мне наезжать.
- Правда? - ожил Мирон.
- Правда.
- Точно, блин - хлопнул себя по бритой башке Мирон, вспомнив о чемто. - Так я ж, тагось, поеду, а то ж там Петросян заскоро.
- Езжай, я тут и без тебя справлюсь.
После отъезда Мирона Миколас перетащил свои вещи в комнатку, достал из привезенного с собой ящика бутылку с коньяком, вышел на крыльцо и подсел на ступеньки к курившему самосад деду.
- Ну что, Кузьма Силыч, а не распить ли нам за знакомство бутылочку коньячка?
- А давай - согласился дед. - Токма бражничать тута на дворе будем, а то в дому скоро стемнееть, мимоть рота, как быть, не пронести.
- Ну, на улице так на улице - довольно потер руки Миколас и мечтательно произнес: - Хоть на закат полюбуюсь, сто лет его не видел да, может, наконецто картину настоящую напишу.
- Дык полюбуйся, полюбуйся, мабуть, и напишешь - пыхнул козьей ножкой старик.
И вот когда уже почти затух закат и была уговорена бутылочка коньяка, вдали раздалось прерывистое тарахтение.
- Это что? - прислушался к странному звуку Самсонавас.
- Аа. Енто Петка с Федкой на трахтуре едуть. Видать, гдейтойть каросину добыли.
Через минут пять во двор Силыча вкатился допотопный драндулет, отдаленно напоминающий трактор "Беларусь", выпустил облако вонючего дыма и обреченно заглох. Из покореженной кабины, когдато синего цвета, а сейчас сплошь покрытой ржавыми проплешинами, кряхтя, спустились два одинаковых кряжистых низкорослых бородача в замызганных телогрейках, в штанах галифе военного покроя и кирзачах. Пошатываясь, они подошли к костерку, у которого беседовали Миколас со стариком.
- Здоров будешь, Козима Силыч - снял кепку перед хозяином один из близнецов.
- И табе здорову быть, Петка.
- Здоров будешь, Козима Силыч - снял кепку и второй близнец.
- И табе тож здорову быть, Федка.
- Подсести могём до огоньку?- сел к костру первый брат.
- Дык сел ужо.
- И то верно - согласился, усаживаясь, Федька.
Минуты две у костра стояла тишина, которую нарушил вздох Петьки:
- У тебя, Козима Силыч, сказывают, гость объявился?
- А хто сказываеть?
- Дык ходют слухи - ответил Петька.
- Ааа - кивнул старик.
Над костром снова повисла тишина. Миколас с любопытством и удивлением рассматривал двух братьев, которые будто и не замечали его присутствия.
- Говорят, ажно с самой Москвы - нарушил затянувшееся молчание второй брат. - И будто лях?
- А хто говорить? - повернул к нему голову старик.
- Дык ходют слухи - ответил Федька.
- Ааа.
И опять над костром повисло молчание.
- Познакомил бы - через несколько минут оторвал от костра взгляд Петька.
- Дык я не супротив, токмо вот знакомка у вас исть али как? - растянул губы в хитрой улыбке Кузьма Силыч.
- А как жа! Че, мы не русские люди без знакомки по дворам шастат - оживился Петька и повернулся к заулыбавшемуся брату. - А нука, Федка, слетай мигом к трахтуру, достань там знакомку.
Федька тут же вскочил на ноги, будто только этого и ждал. Вскоре на траву опустилась трехлитровая банка, наполненная мутноватой жидкостью.
- Кряпка? - облизнулся старик.
- Забижаешь - нахмурился Петька. - Крепчее столишной будет.
- А ты ее пивал, столишнуюто?- хихикнул старик.
- Забижаешь - еще больше сдвинул брови Петька. - Што, мы с Федкой совсем ужо дякие, што ли?
- А может, мне это... - попытался встать на ноги Миколас.
- Сяди ужо - придержал рукой художника старик, поняв его намерения. - Успеешь ище до ветру. Сначала поручкайтесь. Это Петка с Федкой, братья близняковые. Петка старшой.
- На двадцать минут - гордо расправился Петька.
- Вово - подтвердил Кузьма Силыч. - А ентот, Федка, младшой, с отставанием, значится.
- С каким таким отставанием? - вскочил на ноги Федька.
- Сядь, пятух! - цыкнул на него Петька. - А то забыл, как в школе учился?
- А че в школе? - обиженно забубнил в бороду Федька, опускаясь на траву. - Когдать енто было? Дык што, изза ентого до старости в дурнях ходить, што ли?
- А енто Миколас - не замечая возмущения Федьки, продолжал знакомить своих гостей старик. - Понашему Микола, значится, будеть.
- Лях? - вновь нахмурился Петька и потянулся к банке. - Для ляха знакомки не станется.
- Нее - успокоил его Кузьма Силыч. - Наш ён, русской. Енто родители у яго ляхи или шведцы. Тьфу, забыл. Подсоби, Микола.
- Литовец по отцу, а по матери русский.
- Ну, ежели по батьке, тады ладно - убрал руки от банки Петька. - В жисти всяко быват. У нас вона с Федкой папаня дык вовсе мормонской народности, по морде тожа бородатый был, весь в нас. А по карахтеру самый што ни на есть хлыст, бросил маманьку, когдать нам и осимнадцати аще не было. И сгинул гдейтоть без слуху и духу. А ты самто хто по жисти будешь?
- Художник. Портреты пишу.
- Аа - многозначительно закивали Петька с Федькой.- А к нам в Шишки пошто?
- Да хочу лица местных жителей написать.
- Аа - вновь закивали братья. - А каво?
- Так кого назовете, того и напишу. Передовиков ваших. Доярок, пастухов, механизаторов.
- Аа - разочарованно переглянулись Петька с Федькой. - Енто мимо.
- Чего мимо? - не понял Миколас.
- Нетуть у нас таковских.
- Каких таковских?
- Ну, доярков, ахрономов, механизаторов.
- А вы разве не механизаторы?
- Неа, мы с Федкой трахтуристы - отрицательно покачал головой Петька. - Мы по трахтурной части. Кому чаво привесть, ежели нужда стала.
- Давайте ужо сугреваться - недовольно вмешался Кузьма Силыч. - А то совсем ужо простынем, чай, не солнце.
Знакомился Миколас со странными обитателями глухой стороны почти до утра, пока не кончилась трехлитровая банка. И когда Федька, выделывая замысловатые кренделя, направился к трактору за второй банкой, столичный гость завалился на траву и тут же уснул. Проснувшись, Миколас повернул голову направо. Рядом на спине, раскинув руки и открыв рот, лежал то ли Петька, то ли Федька и раскатисто храпел.
- Ты хто? - грозно прозвучало сверху.
- Ято? - вздрогнул от неожиданности Миколас, увидев склонившегося над ним одного из трактористов. В руке близнеца был зажат топор.
- Тыто, тыто. Лях? С ляхам у нас разговор куроткий.
- Нее, Петка. Ён с Москвы, ён Микола - подал голос с крыльца своего дома Кузьма Силыч. - Ён мулеватель, мулевать приихал.
- Аа - отступил от Миколаса Петька. - Мулеватель - енто хорошо. Нам с Федкой трахтур замулюет. Смогёшь?
- Смогу - вытер выступивший на лбу пот Миколас.
- Ну, тады надоть выпить знакомки. Меня Петкой кличут, а енто Федка спит, вчерась, верно, напился.
- Ненене! - в ужасе запротестовал Миколас, увидев как Петька зашагал к трактору.
- Молчи, Микола - зашептал подошедший к нему Кузьма Силыч. - Знакомку надоть выпить, а то хужей будеть.
Петька принес очередную трехлитровую банку самогона, и пиршество продолжилось. С этого момента Миколас Самсонавас практически полностью перестал ориентироваться в происходящем. Он пил, чемто закусывал, пел песни, спорил, ругался, отключался, потом опять пил, закусывал, пел, танцевал, вырубался, приходил в себя, кудато ехал, с кемто знакомился, пил, закусывал, пел песни, ругался, дрался, танцевал, вырубался.
- Ты хто? - услышал Самсонавас в очередной раз, отрывая голову от стола.
- Я?
- Ну не я же!
- Микола. А ты хто?
- Я? - тупо посмотрел на него бородатый мужик.
- Ну не я ж.
- Петка.
- А знакомка хде?
- У Мирошки надоть поспрашать - повернулся бородач в сторону русской печи. - Мирошка, хде знакомка?
Шторка над полатями раздвинулась, и оттуда вылезла здоровая заросшая физиономия еще одного мужика. На мгновение Миколасу показалось чтото знакомое в этом лице. Будто он уже когдато встречался с этим человеком. Но это хрупкое воспоминание тут же исчезло.
- Это ище хто?
- Этоть Мирошка, брательник наш с Федкой. Недавноть нашелся.
- Хде?
- Да ить здеся, около дому. Ишо до холодов приблудился, принял из рук Мирошки трехлитровую банку Петька. - Дикой вот токмо, малость. Усе молчит больше, а как выпьет, дык заговаривает, и усе про талавизер чагойто.
Услышав знакомое слово, Мирошка расплылся глупой улыбкой, закивал головой и выдал скороговоркой, жестикулируя руками:

- Талавизер, дырк, пррр, хррр, опапа! Талавизер, дырк, пырк, вжик, опапа! Талавизер, хррр, опапа! Мне!

- Видать, ён мастак у вас по талавизерам - предположил Миколас и задумчиво посмотрел в окно. - Ужеть снег. Давно такто?
- Дён семь как - поднял кружку самогонки Петька.
Выпив и закусив вареной картошкой, Миколас с силой потер лоб, пытаясь удержать какието воспоминания, вновь промелькнувшие в его воспаленном мозгу.
- А я хто? - обратился он к Петьке после тщетной попытки восстановить память.
- Микола.
- Аа - попытался встать изза стола Миколас, но ноги не держали. - А хде я?
- У нас, в Шишках.
- Аа. А живу хде?
- Чичас узнаю - наклонился под стол Петька и пнул когото ногой. - Федка, Микола чейный?
- Козимы Силыча сын - раздалось изпод стола.- Мулеватель.
Миколас тоже нагнулся вниз. Под столом, свернувшись калачиком, лежал бородатый мужик - точная копия Петьки.
- А чаво я у вас делаю?
- Дык трахтур приехал мулевать.
- Давно?
- Дык, можо, месяц, а можо, два. Хто его знат. С лета ты при нас - кряхтя, вылез изпод стола и налил себе самогонки бородач. - Покась по всем Шишкам проехали да у всех сродственников наших Шишковых прогостевали, дык все с нами был. Завтрасьпослезавтрась к Козиме Силычу, батьку твому, назад тябя отдадим. Жалкость, родимый совсем стал, как Мирошка.
- А давай за жалкость споем - предложил Петька, обнося всех самогоном, и первый затянул:

Эх, мороз, мороз,
Не морозь маня,
Не морозь маня,
Свовово коня...

К дому Кузьмы Силыча уже почти по темноте подъехал вездеход. Из него выскочили четверо здоровенных мордоворотов и, суетливо озираясь, взбежали на крыльцо. Двое из них тут же скрылись в сенях. Через несколько минут один вернулся назад и проговорил в микрофон, скрытый в воротнике куртки: "Все чисто, можно выходить". После этого разрешения дверца вездехода медленно открылась, и из него вылез наружу владелец банка, заключивший еще летом с Миколасом Самсонавасом договор на будущие картины художника.
За банкиром осторожно ступил в снег высокий худощавый мужчина, одетый в форменное пальто с прокурорскими петлицами.
- Че, есть кто в хате? - обратился банкир к своему телохранителю.
- Только один старик.
- И все?
- Больше никого.
- Ну, пойдем, Ягужинский, поспрошаем аборигена по поводу художника - зашагал к дому банкир, приглашая за собой прокурора.
- Билл Иванович, вы точно уверены, что Самсонавас сюда направился?
- Точно, точно, Паша. Я ж тебе уже говорил, что водила - мой человек, отсюда откудато звонил летом в последний раз. А потом все, как обрезало. Я особо не дергался, мало ли, может, мобилу потерял. Но вот уже Новый год на носу, а о них ни слуху ни духу. Странно все это.
Не отряхнув снег с обуви, оба прошли в кухню. За столом сидел Кузьма Силыч и спокойно рассматривал визитеров.
- Ну, старик, рассказывай - присел на табуретку напротив деда банкир.
- Об чем? - достал из кармана кисет Кузьма Силыч.
- О художнике, что летом сюда картины рисовать приезжал.
- Дык не було никого.
- Не свисти, старый, отсюда звонили, докладывали.
- Дык у мени и талафону нетуть.
- Дурака не валяй, звонили с мобилы.
- С какой могилы? - испуганно отшатнулся в сторону Кузьма Силыч и перекрестился.
- Не дуркуй, батя, не прикидывайся, будто не знаешь, с какой такой мобилы - встрял в разговор Ягужинский.
- Вот тя крест - истово перекрестился Кузьма Силыч. - И знать не знаю ни про каку могилу. У нас в Шишках год как никто не мёр, слава тя Господи. Усе Шишковы пока што жавые да здоровые, жавуть да вам жалають.
- Чего ты несешь, старый? - перебил Кузьму Силыча банкир. - Какие Шишки, какие Шишковы? Чтото мы, кроме твоей развалюхи, никаких домов больше не встретили.
- Ну, дык ня тою дорогою ехали.
- Мы вообще без всякой дороги сюда добирались.
- Ну, дык занесло яе усю.
- Ладно, дед, короче, где художник Миколас Самсонавас? - угрожающе надвинулся на Кузьму Силыча банкир.
- Дык нема у нас таковских и отродясь не було. Микола исть, а Миколаса нема.
- Послушайте, Билл Иванович, а может, ну его, может, действительно не было тут никого - вновь вмешался прокурор.
- Как не было, если последний звонок отсюда прошел - поднялся с табуретки и зло ударил сапогом ножку стола банкир. - Объяснить можешь?
- Ну, трудно, конечно, Билл Иванович, но попробую - закурил "Парламент" прокурор. - Тут вот какое дело, места эти с недоброй славой еще с давних времен. Много здесь народу сгинуло. А началось все еще с Ивана Сусанина, когда он гдето в этих лесах поляков сгубил. Вот с тех пор пришлые людишки в этом углу и пропадают. Из недавнего, помните, лет десять тому, замминистра сельского хозяйства Игнат Васильевич со свитой приезжал? Он еще грозился эти угодья в бессрочную аренду китайцам отдать.
- Ну? - насупился банкир.
- Сгинул и сам, и свита, и все сельское хозяйство. Так и не нашли. А еще замминистра образования Аграфена Николаевна года три назад сунулась со своей модернизацией сельские школы закрывать. Помните?
- Ну.
- Школы успела закрыть, а сама без следа...
- Не нашли?
- Нет, ни ее саму, ни сопровождающих. Как в воду канули. Места после этого совсем глухие стали. Даже свои ездить сюда побаиваются.
- Подожди, подожди - вытащил из своей куртки фляжку с коньяком банкир. - Так это, значит, и министр здравоохранения Гавриил Алексеевич с министром культуры Ниной Андреевной тоже гдето здесь?
- Ну да, когда клубы да ФАПы закрывали - взял из рук банкира фляжку прокурор. - Мы сюда и войска посылали прочесывать. Бесполезно. Гиблые места, одно слово - сусанинские. Тут еще кандидат в депутаты, Дмитрий Пустовой, тоже гдето того.
- Точно, точно, пропал он. Мы его финансово прикармливали. Уж больно сказки хорошо напевал про светлое будущее - заслушаешься. Вообще, чертовщина какаято? - поежился банкир и повернулся к Кузьме Силычу. - А про Миколу своего ты все ж скажи, дед, где он у вас проживает.
- А тама - махнул рукой старик в направлении леса. - Близко.
- Поехали, Ягужинский, проверим.
- А может, не стоит, Билл Иванович, ну его, мулевателя энтого - опасливо покосился на старика прокурор.
- Ехаем, Паня, ехаем, уверенно шагнул за порог банкир.
Кузьма Силыч, кряхтя, поднялся с лавки, подошел к шкафчику, достал оттуда литровую бутыль самогона, наполнил стакан и залпом его выпил.
- Эка хороша! - крякнул он от удовольствия и, глядя в окно на удаляющийся вездеход, задумчиво произнес: - К Петке с Федкой супостаты поехали, к Сусаниным по матери.

© Дмитрий Воронин, 2021.