Выброшенные на берег / рассказ

ВЫБРОШЕННЫЕ НА БЕРЕГ

Я не знала, что подарить маме. Не потому, что у неё всё было. Совсем наоборот. Просто мама не умела радоваться мелочам. Все мелкие радости — это были бутылочные пробки, которыми не закупорить километровых кратеров её обездоленной души. И мама не находила этим пробкам смысла.
С папой всё обстояло иначе. Он радовался каждой отловленной рыбе, каждой встрече с китами, проплывающими поблизости от дрифтера. И потом днями напролёт ходил окрылённый.
Сложнее всего приходилось мне: я хотела радоваться, как отец, но была обязана сострадать маминым кратерам. Рядом с мамой все стеснялись сказать, что им отчего-то хорошо. Я постепенно привыкла к тому, что, если мне хорошо, значит, я недостаточно глубоко чувствую, поверхностно мыслю и вообще не понимаю, как эту жизнь жить. Комплекс вины перед страдалицей-мамой — даже этого стало мало. Со временем я осознала, что виновата перед самой собой, если слишком долго чему-то радуюсь даже наедине. Хотелось кричать в себя изо всех сил: проснись, ты теряешь своё лицо, начни страдать, чтобы оставаться человеком!
— И куда ты завтра идёшь? — мамина фигура, угловатая не столько из-за сложения, сколько от резких, рваных движений, непрерывно качалась за гладильной доской.
— С папой выплываю.
— Снова? И послезавтра тоже, значит?
— Мам, что значит «значит»? Я разве говорила, что послезавтра выплываю тоже? Cкажи честно.
— Ну не знаю, не знаю, — мама отмахнулась от поднявшегося вверх пара и с ещё большим упорством продолжила глажку. — Что-нибудь приготовить завтра?
— Что-нибудь можешь и не готовить, мам. Или свари картошку, — я встала с дивана и постаралась выйти из залы так, чтобы не потащить за собой шлейф маминых замечаний: то есть скрутиться и выкатиться, как будто случайно.
Закрывшись в своей комнате, я села на кровать и открыла коробку с полароидными снимками. На одном снимке мамины руки перебирают принесённую папой рыбу; на другом — папа накинул на маму рыболовную сеть, а мама едва держится на ногах от смеха; вот здесь родители чинят старую сломанную духовку: оба в перчатках соскрёбывают сажу; вот папа примеряет связанный мамой свитер, и он оказывается слишком велик.
Я достала из шкафа небольшой альбом для фотографий, купленный заранее, и стала один за другим вкладывать снимки в страницы. Родители не видели этих фотографий, отснятых последней зимой, и моё предвкушение росло: вот сейчас я заявлюсь в кухню и начну поздравлять.
— …Я не понимаю, что плохого в этой книге. Что за неадекватная реакция, Витя? — мама так старательно залила губку моющим средством, что тарелка в её руках исчезла в пене.
— Они хотят тебя загипнотизировать! Ну вот посмотри на эти лица, — и папа небрежно пролистал красочную книгу остановившись на одной и страниц. — Смотри: ёп вашу мать, у них даже животные улыбаются. Ты когда-нибудь видела улыбающихся животных?
— Да, тамарина овчарка.
— Кстати, Тамара и подсунула тебе эту книгу?
— Не подсунула, а подарила. На день рождения.
— Короче, Лен, я против. Читай, если хочешь, но ребёнка не вмешивай.
— Ты просто очень консервативный, Вить.
— Я просто не люблю, когда мне улыбаются животные.
Когда я вошла в кухню, папа как раз отбросил книгу подальше на кухонный стол, завалился на стул, уложил подбородок на ладонь и уставился на мамин затылок.
— Что за животные? — спрашиваю, хотя их громкий разговор, конечно, доносился и до меня. Родители всегда выясняли отношения, даже не думая о том, что мне этого слышать необязательно.
— Да вот, тамарина овчарка. Она улыбается людям, — нарочито серьёзно начал отец. — Готова в трудные минуты подставить плечо. И в её глазах… ну как тебе передать…
— Витя, прошу…
— Мам, с днём рождения, моя хорошая, — я обняла маму и прижалась щекой к её показавшейся в ту минуту монолитной спине. Спина немного дрогнула, и мама сдержанно склонила голову ко мне. Я закрыла глаза и представила, как зарываюсь лицом в книжные страницы. Их запах отвлекает, успокаивает. — Не болей. Не грусти.
Мама оставила посуду, протёрла руки и, наконец, повернулась к нам с отцом. Плечи её упали, руки тоже упали. Губы медленно улыбнулись, потом глаза. И наверно, внутри она тоже улыбалась.
— В этой книге не такие яркие краски, но всё же она настоящая, — неуверенно начала я и протянула маме обвязанный лентой фотоальбом. — Это для тебя. От нас с папой, — и мы с отцом переглянулись. Папа в недоумении потёр лоб и неуклюже склонил голову в знак согласия, а потом уставился на скол в кафельной плитке за мамой.
В это же время вчера мы были на берегу, и папа готовился к рыбалке на своём дрифтере, а мама сидела на большом камне и зашивала свою старую юбку, без жалости стягивая и выворачивая её.
— Я забегу к Тамаре по пути домой. Она звонила, просила зайти. Важное дело, говорит. А вас когда домой ждать?
— А поплыли с нами, чаечка.
— Вить, я тебя прошу. Этой живности морской мне хватило на три жизни вперёд.
Через час мама продолжала зашивать юбку уже на палубе дрифтера, папа тянул снасти, а я возилась со своим Полароидом, и мы казались настоящей семьёй: из тех, что счастливы одинаково.
— А помнишь, Лен, Валерку Прудникова? Хотя столько лет прошло…
— Валера? Прудников? — переспросила мама, нечаянно уколовшись иглой. — Это наш общий знакомый, что ли? Перебираю в голове, и что-то не…
— Да в общежитии одном жили же. В Петропавловске-Камчатском. Этажом ниже был парень один. Стеснительный такой, девушки аж потешались.
— Вить, кого там на этажах только не было, разных. Всех не запомнить.
— Ну короче, встретил я его в прошлом месяце в Петропавловске-Камчатском. Честно, по родинке его большой на шее узнал. А так вот ни за что бы.
Мама непроизвольно скручивала юбку, пока не послышался звук первых лопающихся нитей. Это привело её в чувства, и она расправила мятую материю.
— Ну ты даёшь, ещё и родинку запомнил.
— Да мы дружили долгое время. Я как с тобой прощался, так к нему спускался на этаж ниже пиво пить. А он только со мной и откровенничал, — папа закачал головой, усмехнувшись себе под нос. — Вот честно, таких больше не встречал: влюблённый ходил, а на решительные шаги не шёл. Она, говорил, локоны свои крутит на палец и обратно выкручивает, и, главное, не замечает сама, а мне нравится: смотрю, упиваюсь, век бы смотрел. Ну я его всё подначивал, говорю: сведу, хочешь, придумаем сценарий, будто всё случайно. Он на меня сразу как испуганными глазами посмотрит, руками отмахивается. И её от меня всё прячет. Как-то на вечеринке всё общежитие собралось, я его просил: ну, покажи, которая. Не раскололся.
— Витя, это очень личное, а ты лез к нему со своими советами.
— Так я одного не понимал: рассказывать мне о чувствах — рассказывал, а сам действий не предпринимал и помощи моей не хотел. Ну кому нужна такая любовь. Локонами только любоваться, что ли?
— А может, были они знакомы. Может, он не всего рассказывал.
— Так любовь у него была какая-то по рассказам нелепая.
— Это ещё не значит, что они были незнакомы. Может, что-то не складывалось.
— Это я потом узнал, что не складывалось! Ну и говорю ему: раз вы там уже далеко зашли, (а зашли они, как я вскоре понял, ох как далеко!), и раз ты её любишь, что замуж-то не зовёшь? А он: боюсь жениться. Вот боюсь, и всё теперь. Хочу, мол, чтобы она всегда была рядом: этажом выше.
— И что мы вообще всё о его студенческих годах? — мама вскинула руки и уронила их на колени. — Ты вроде его недавно видел.
— Да. Поговорили по душам. Он так один и остался. Бизнесом занят, баржами несколькими владеет, товары перегоняет. Из города не переезжал. Я его, короче, к нам в гости приглашал. А он снова как отмахиваться начал: я подумал, вот если бы не родинка его, так по движению рук узнал бы. Ну я и не понял. Спрашиваю: островов боишься, что ли. И начал он тут отшучиваться.
— Значит, не придёт в гости, — мамин голос прозвучал как на одной ноте, плоско, без интонаций, и она снова взялась за иглу.
— Вот я не в пример: решил, поцеловал, пообнимал, полюбил.
— Ох, павлин…
— А что? Ну чем я не герой? Вспомни, сколько я добивался нашей с тобой первой встречи. И добился ведь!
— Да я просто устала тебя выпроваживать.
— Значит, это работает! Сама только что подтвердила.
Я смотрела на родителей и поймала себя на мысли, что редко они вспоминали о своей молодости. А тут вспомнили и сразу ожили.
— Витя, я до самого конца была не уверена, оставаться с тобой или нет.
— Охохох…
— А ведь я серьёзно, — и мамин тон действительно утратил последние нотки кокетства. — Просто потом… Ну ты знаешь, мы по неосторожности… — и мама оглянулась на меня. — Ну я решила, что именно с тобой нужно строить эту вдруг зарождающуюся семью. Мне казалось, что так правильно. А ты был готов хоть завтра.
— «Именно со мной», — папа гордо подмигнул мне. — Неспроста.
— Ой, вот только не надо! — мама игриво пригрозила ему пальцем, но потом снова помрачнела. — Да, непростое было для меня время…
— А поехали к Валерке в гости! — вдруг решился отец и всем телом развернулся к маме.
— Господи, Вить, о чём ты. Я его вообще не помню, ты его столько лет не видел. Это даже как-то неудобно вот так нагрянуть, — мама закатила глаза и развела руками. — Ну скажешь ведь иногда!
— Ужас, какие все вокруг меня нерешительные, — папа махнул на маму рукой и успел уловить её стальной испытывающий взгляд и в ответ не отвести своего. — Дочь, а давай тогда я и ты.
— Ну что ты заладил, наконец! — не сдержалась мама, и голос её дрогнул.
— Пап, ну не хочет мама видеться с чужими людьми. Не приставай. Я вообще-то тоже не хочу. Ты плыви сам. Встреться, поговори. Никто же тебя не держит.
— Я и сам никого не держу.
— В смысле? — мама невозмутимо срезала зубами нить, вдела иглу в катушку и расправила юбку, а та на ветру чуть не улетела.
— Ай, оставь! — папа снова махнул рукой. — Не поговорить.
Как же вы мне оба надоели, подумала я, и отошла к самому носу дрифтера. Невдалеке проплывали киты, но никто уже не обращал на них никакого внимания. Я оглянулась назад, на село Никольское: оно рябило в глазах яркими красками стен и крыш, призванных бороться с человеческим унынием на бесцветном севере.
С соседкой Зойкой мы как-то напоролись в интернете на статью про людей, которые режут тело, чтобы вылечить душу. Такое насилие над собой они используют как попытку уменьшить эмоциональное напряжение. Это для них важный выбор. Пару раз я замечала на маминых ладонях ссадины от ногтей. Глубокие рубцы. Нет, ну это, конечно, не работа с лезвием, это даже не попытка себя резать. Это больше спазм. Мне кажется, все мамины слёзы перешли в эти рубцы на ладонях. Сжимая кулаки, она давала волю накопившейся боли. Она её отпускала, засаживая под кожу, обратно в себя.
Тамарин подарок привлёк мамину потухающую душу, потому что в этой книге ей снова давали обещания, как когда-то давал отец, завлёкший маму на остров Беринга. Мама не видела чудес, а отец предстал свидетелем чуда и обещал маме его показать. Я даже не знаю, что изменилось в маме с тех пор: она всегда хотела обманываться, хотела обмануться как можно скорей, чтобы больше ничего не ждать.
— Маш, слышала про командорскую морскую корову? — окликнул меня отец.
— Ну она в музее нашем есть, с классом ходили на кости её смотреть.
— Морская страдалица… — протянул папа с сочувствием в голосе. — Она же только здесь и осталась, на Командорах. А люди как заселили острова, так её род и истребили, сволочи. Но ничто же не проходит бесследно. Не стало нашей коровушки, капусту морскую стало некому есть. Так капуста разрослась, а в густых зарослях многим птицам стало сложно вылавливать рыбу. И несколько видов птиц вымерло сразу за морской коровой. Страшное дело. И знаешь, рассказывают, что, когда убили последнюю самку, самец коровы не покидал мёртвую подругу. Он даже спастись не пытался. Просто остался там на берегу у самых волн и скорбел. Но недолго: его убили следующим. Вот она, преданность, — папа потёр затылок, улыбаясь пустой улыбкой. — Мне кажется, я и есть тот самец морской коровы: склонился над своей мёртвой подругой и никуда не отплываю. Зачем? А чёрт меня знает. Я же ещё могу спастись и прожить долгую жизнь. Но что мне с этого? Мою подругу пожирают мухи, и не будет моему роду больше продолжения. И я сам теперь ничей, — заключил папа и напоследок запел громко и с тоской. Ветер глушил его голос, но отец словно сопротивлялся силе природы:

Возле берега носит бережно
чаек пенистая волна.
Остров Беринга, остров Беринга…
У Никольского — тишина. (1)

Папа достал из кармана мятую пачку, вытянул из неё сигарету и, прикрыв её от сильного ветра, едва зажёг, прикуривая. Затем выдохнул и затянулся, уставившись в линию горизонта, как на скол в кафельной плитке.
— Я, знаешь, думал всё студенческое время, что Валерка — дурак. Робкий, нерешительный дурак. Что даже другу до конца не откроется. А однажды случайно увидел их вдвоём на берегу. Стояли такие, за руки держаться, она всё головой качает, он ей то в руки смотрит, то на живот, к себе настойчиво тянет и почти плачет. Мужик — и почти плачет. А она набралась смелости, руки вдруг отдёрнула, сорвалась с места и ушла. Как сейчас помню: он остался стоять, а она поплелась назад в общежитие и по пути рыдает. Ну а я что — тоже поспешил уйти незамеченным, — папа выкинул недокуренную сигарету за борт и снова уставился в скол.
Я смотрела на маму, она смотрела на затылок отца, а он ещё долго не поворачивался, вздыбив плечи и втянув в них голову.
— Я больше никогда в своей жизни не видел, чтобы женщина так рыдала. Хотя видел плачущих. Но чтобы так… Чтобы на всю жизнь вперёд хватило. Не видел, ей-богу.
Старую, наспех зашитую юбку сорвало с маминых колен резким порывом ветра и выкинуло на неспокойные волны. Мама, неустанно закручивая и выкручивая локон, выпавший из собранного хвоста, впечатала застывший взгляд в бесформенную материю за бортом, пока юбку не унесло в туман. Уже на следующее утро, там, в кухне, в день рождения мамы, никто больше не упоминал вслух о старом друге отца. А фотоальбом мама тогда потеребила в руках и пролистала страницы так быстро, что все лица и предметы смазались в одну кашу. А потом отложила эти бутылочные пробки на стол и похлопала меня по плечу.

1 - Текст из композиции «Мои Командоры» в исполнении Натальи Фоминой. Студия «Дар»

_________________________________________

Об авторе: АНАИТ САГОЯН

Прозаик, магистр Восточноевропейских Исследований (Потсдамский университет). Родилась в Санкт-Петербурге, жила в Тбилиси, сейчас живет в Германии. Публиковалась в журнале «Берлин. Берега». Лонг-лист премии «‎Рукопись года 2019» издательства Астрель-СПб, «Филатов Фест». Участница 16-го Форума молодых писателей в Липках.