Возвращение / рассказ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Море бьет в берег короткой однозвучной волной. Белые облачка, словно птицы, проносятся по необъятному синему небу, гонимые стремительным ветром; в изгибе долины, сбегающей к океану, греется на солнце деревня.
У самой околицы стоит домик Мартен-Левеков, в стороне от других, на краю дороги. Это рыбацкая глинобитная лачуга, крытая соломой, с кустиком голубых ирисов на самой верхушке. Перед дверью — квадратный огородик величиной с платок, где растут лук, несколько кочанов капусты, петрушка и кервель. Плетень отделяет огород от дороги.
Хозяин на рыбной ловле, а жена перед домом чинит большую бурую сеть, растянутую на стене, словно громадная паутина. У калитки, на колченогом соломенном стуле, припертом спинкой, к плетню, сидит девочка лет четырнадцати и чинит белье — не раз уже латанное и штопанное белье бедняков. Другая девочка, годом моложе, укачивает на руках грудного ребенка, еще бессловесного, еще не знающего осмысленных движений, а двое карапузов, двух и трех лет, сидя нос к носу прямо на земле, роют неловкими ручонками ямки и кидают друг другу в лицо пригоршни пыли.
Никто не произносит ни слова. Только малыш, которого стараются укачать, не умолкая, плачет пискливым и слабым голоском. На окошке дремлет кот. У стены дома красивой, нарядной каймой распушились белые левкои, а над ними жужжит целое сонмище мошкары.
Вдруг девочка, которая штопает у калитки, окликает:
— Ма-ам!
— Чего тебе? — отзывается мать.
— Опять он тут...
С самого утра они тревожатся, потому что вокруг дома все бродит какой-то старый человек, похожий на нищего. Они заметили незнакомца, когда провожали отца к лодке, чтобы помочь ему погрузиться. Человек сидел у канавы против двери. Вернувшись с берега, они застали его на том же месте; он сидел и смотрел на их дом.
Казалось, он был измучен и болен. Более часу он сидел не шевелясь; потом, заметив, что его подозревают в дурных умыслах, поднялся и ушел, волоча ноги.
Но вскоре они увидели, что он возвращается медленным и усталым шагом; он снова уселся, но на этот раз немного подальше, словно собирался подсматривать за ними.
Мать и девочки испугались. Особенно встревожилась мать, потому что она от природы была боязлива, а хозяин, Левек, должен был вернуться не раньше вечера.
Мужа ее звали Левек, а сама она носила фамилию Мартен, и их окрестили Мартен-Левеками. Случилось это вот почему: она вышла первый раз замуж за моряка Мартена, который каждое лето отправлялся к Ньюфаундленду на ловлю трески.
За два года замужества она родила от него дочку и была беременна на седьмом месяце, когда пропало судно, на котором плавал ее муж, — Две сестры, трехмачтовая шхуна из Дьепа.
О шхуне так и не было больше вестей, никто из находившихся на ней моряков не вернулся: и все решили, что она затонула с людьми и грузом.
Мартен десять лет ждала своего мужа и с великим трудом растила двух дочерей; потом, так как она была женщина работящая и хорошая, к ней посватался один из местных рыбаков, Левек, вдовец с маленьким сыном. Они поженились, и за три года она родила от него еще двоих детей.
Жизнь у них была тяжкая и многотрудная. Хлеб в их доме ценили дорого, а мяса почти не видали. Случалось, они должали булочнику — зимой, в ненастные месяцы. Ребята все же росли здоровыми. Люди говорили:
— Славные они оба, Мартен-Левеки. Мартен работы не боится, а Левек в рыбацком деле любого за пояс заткнет.
Девочка, сидевшая у плетня, заговорила опять:
— Похоже, он знает нас. Может, это нищий из Эпревиля, а не то из Озебоска.
Но тут мать не могла ошибиться. Нет, нет, это человек нездешний, наверняка!
Он все торчал у дороги, как пень, упрямо уставившись на дом Мартен-Левеков, и Мартен, наконец, разъярилась; со страху набравшись храбрости, она схватила лопату и вышла за порог.
— Вам чего тут надо? — крикнула она бродяге.
Он отвечал хриплым голосом:
— Да вот сижу на холодке. Разве я вам мешаю?
Она продолжала:
— Что это вы будто подглядывать пришли к моему дому?
— Плохого я никому не делаю, — ответил он. — Нельзя на дороге посидеть, что ли?
Она не нашлась, что ответить, и вернулась домой.
День тянулся медленно. К полудню человек исчез. Но к пяти часам появился. Вечером его уже не видели.
Левек вернулся к ночи. Ему обо всем рассказали. Он решил:
— Верно, разнюхивать пришел, дурной человек, должно быть.
И он спокойно лег спать, а его подруга все думала о бродяге, который смотрел на нее такими странными глазами.
На рассвете подул сильный ветер, и рыбак, видя, что нельзя выйти в море, принялся помогать жене чинить сети.
Часов в девять старшая девочка, дочь Мартена, ходившая за хлебом, вернулась бегом, перепуганная, и закричала:
— Мама, опять он тут!
Мать вся побледнев от волнения, обернулась к мужу.
— Ступай, Левек, поговори с ним. Пусть он бросит подглядывать, а то я уже сама не своя.
И Левек, дюжий моряк с кирпично-красным лицом и густой рыжей бородой, с голубыми глазами, словно проколотыми черной точкой зрачка, и с крепкой, всегда тепло укутанной шеей — в защиту от дождя и морского ветра, — спокойно вышел и направился к прохожему.
Они заговорили.
Мать и дети издали смотрели на них в смятении и тревоге.
Вдруг незнакомец поднялся и вместе с Левеком направился к дому. Мартен испуганно попятилась. Муж сказал ей:
— Дай-ка ему хлебца и кружку сидра. У него два дня крошки во рту не было.
И оба вошли в дом, а за ними — женщина и дети. Прохожий сел и принялся есть, опустив голову под всеми устремленными на него пристальными взглядами.
Мать, стоя, разглядывала его, две старшие девочки, — мартеновские, одна с малышом на руках, — прислонились к дверям и с жадным любопытством уставились на чужака; два карапуза, сидевшие в очаге на остывшей золе, перестали играть черным котелком, будто и они хотели посмотреть на нового человека.
Левек сел и спросил:
— Так, значит, вы издалека?
— Из Сета.
— И все пешком?
— Пешком. Платить нечем, так поневоле пойдешь.
— Куда же вы?
— Я шел сюда.
— У вас тут есть кто-нибудь?
— Может, и есть.
Они замолчали. Человек, хоть был голоден, ел медленно и каждый кусок хлеба запивал глотком сидра. Лицо у него было старое, морщинистое, костлявое. Видно, он перенес много тяжелого.
Левек вдруг спросил:
— А как вас звать?
Он ответил, не поднимая головы:
— Меня звать Мартеном.
Странная дрожь пробежала по телу матери. Она шагнула вперед, словно хотела получше разглядеть бродягу, и остановилась перед ним, уронив руки, раскрыв рот. Никто не произносил ни слова. Наконец Левек снова заговорил:
— Вы здешний?
Тот ответил:
— Здешний.
Он поднял, наконец, голову; глаза женщины и его глаза встретились и остановились недвижно, взгляды соединились, будто притянутые магнитом друг к другу.
И вдруг она тихо произнесла задрожавшим, изменившимся голосом:

— Это ты, муженек?
Он медленно ответил:
— Да, я.
Он продолжал сидеть и жевать хлеб. Левек, не то что взволнованный, а скорей удивленный, пробормотал:
— Это ты, Мартен?
Тот просто ответил:
— Да, я.
Второй муж спросил:
— Откуда же ты взялся?
Первый рассказал:
— С африканского побережья. Мы наскочили на мель. Трое нам спаслись — Пикар, Ватинель и я. Потом дикари схватили нас и держали у себя двенадцать лет. Пикар и Ватинель померли. Один англичанин-путешественник проезжал по тем местам, он забрал меня с собою и довез до Сета. Вот я и пришел.
Мартен расплакалась, уткнувшись лицом в передник.
Левек сказал:
— Как же нам теперь быть?
— Ты что, ее муж? — спросил Мартен.
— Да, муж, — ответил Левек.
Они взглянули друг на друга и замолчали. Потом Мартен, оглядев детей, собравшихся вокруг него, кивнул головой в сторону двух девочек:
— Это мои?
— Твои, — подтвердил Левек.
Мартен не встал с места, не обнял их; он только заметил:
— Господи, большие-то какие!
Левек повторил:

— Как же нам быть теперь?
Мартен раздумывал, тоже не зная, как поступить. Наконец он решился.
— Что ж, говори, я сделаю по-твоему. Я тебе зла не желаю. Только с домом вот неладно выходит. Ребята... у меня двое, у тебя трое — каждому свои. Вот мать их, — то ли твоя она, то ли моя? Как захочешь, так и будет. Ну, а уж дом-то мой, он мне от отца достался, тут я родился, и бумаги все у нотариуса есть.
Мартен все плакала, отрывисто всхлипывая, и прятала лицо в голубой холщовый передник. Старшие девочки придвинулись поближе друг к другу, с беспокойством разглядывая отца.
Мартен кончил есть. Теперь он, в свою очередь, спросил:
— Как же нам быть?
Левеку пришла в голову мысль:
— Пойдем к священнику, он и рассудит.
Мартен встал и, когда он шагнул в сторону жены, та, рыдая, бросилась к нему на грудь:
— Муженек! Ты тут! Мартен, бедняга мой, ты тут!
И она обхватила его обеими руками, ощутив вдруг всем существом веяние давно минувшего, потрясенная силой воспоминаний, которые воскресили перед ней юные годы и первые объятия.
Мартен тоже растрогался и несколько раз поцеловал ее в чепец. Оба мальчугана, сидевшие в очаге, заревели в один голос, услышав, как плачет мать, а самый маленький, на руках у младшей дочки Мартенов, завизжал пронзительно, как испорченная дудка.
Левек стоя ждал.
— Пойдем, — сказал он, — надо все устроить как полагается.
Мартен выпустил жену из объятий; заметив, что он смотрит на дочек, мать сказала им:
— Чего же вы? Поцелуйте отца.
Они подошли вместе, без единой слезинки, недоумевая и немного побаиваясь. Он чмокнул одну вслед за другой, в обе щеки, неумело, по-крестьянски. Малыш, увидев, что к нему приближается чужой человек, залился таким неистовым плачем, что его чуть не схватили судороги.
Затем мужчины вышли.
Когда они проходили мимо кабачка "Торговля", Левек спросил:
— А не выпить ли нам по стаканчику?
— Что ж, я не прочь, — согласился Мартен.
Они вошли, уселись в пустой еще комнате, и Левек закричал:
— Эй! Шико! Два стаканчика настойки, да покрепче: Мартен вернулся, прежний муж моей жены. Знаешь, Мартен с Двух сестер, который пропал.
Толстобрюхий, багровый, заплывший жиром кабатчик подошел, держа в одной руке три стакана, а в другой бутылку, и невозмутимо спросил:
— Смотри-ка! Ты вернулся, Мартен?
— Вернулся, — ответил Мартен.

* * *

Напечатано в "Голуа" 28 июля 1884 года под заглавием "Мартены" ("Les Martins"). Авар писал Мопассану 5 августа 1884 года: "Черт возьми, какую замечательную новеллу Вы напечатали в "Голуа"! Клянусь Вам, она так и не выходит у меня из головы. Никогда еще Вы не создавали ничего более сильного и нипочем не угадали бы, какое огромное впечатление произведет она на публику".

Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 4. МП "Аурика", 1994
Перевод Н.Вильтер.